Катрин Панколь - Гортензия в маленьком черном платье

Она поинтересовалась, не огорчает ли его, что она уедет в Париж? Он ответил: «Нет, мы уже жили отдельно, и вполне неплохо получалось. Мы не созданы для совместной жизни».

Не то чтобы Гортензию так уж порадовало последнее утверждение.

Она опустила голову, Гэри спросил, хочет ли она кофе; на его губах играла улыбка, одновременно ироничная и торжествующая, словно он чувствовал, что Гортензия сейчас всецело в его власти. Она тотчас задалась вопросом: а с какой стати он так в себе уверен? Была уже готова задать ему роковой вопрос, но сдержалась. Иногда он внушал ей робость. Он обладал каким-то природным авторитетом, который удерживал ее на расстоянии.

Она предпочла помолчать и подумать. «Любила ли бы я его так же, если бы знала о нем все? Любила ли бы я его так же, если бы он не обладал способностью постоянно удивлять меня?»

Она решила – нет и принялась размышлять о фразе, которую он бросил ей в качестве информации для размышления:

«Гораздо труднее понравиться людям хладнокровным, чем полюбиться пламенным сердцам».

А кто это сказал? Она уже забыла.

Позже, в их огромной кровати, прежде чем прильнуть к нему, она прошептала: «Смотри-ка, мы уже два дня не ссорились…» Он вздохнул: «Да почти три, ты думаешь, я считать не умею?»

И решительно положил руки на ее бедра.

Она обняла его за плечи, потянулась к нему, коснулась лицом его лица, скользнула щекой по щеке, губами по губам, поцеловала в верхнюю губу и спросила:

– Что с нами будет, Гэри? Ты знаешь?

На следующий день пришло новое послание от Зоэ.

«Мама не вернулась, она читала в Лионе какую-то лекцию. Говорила, что сегодня вечером вернется. Она не позвонила, сейчас восемь часов вечера, и мне не удается с ней связаться. Это, согласись, совершенно ненормально. Два дня я уже не получаю от нее никаких вестей. Это на нее не похоже, она всегда мне рассказывает, где она и что с ней. Я беспокоюсь. Что мне делать, а?

Гортензия не знала, что ей ответить.

Она предложила Зоэ созвониться по скайпу.

Они вместе все решат. Сейчас она еще хотела понаслаждаться этим невероятным событием: она откроет свой собственный дом моды: «Гортензия Кортес». Она станет новой Коко Шанель.

Ей хотелось бы остановить время, ощутить счастье карамелькой на губах, вообразить, вообразить во всех подробностях дивную, прекрасную новую жизнь.

«Закрой глаза, так ты лучше все увидишь», – так Улисс Муньес говорил Калипсо.

Ей было восемь лет, он учил ее играть на скрипке. Она скидывала сандалии, слегка расставляла ноги для надежности, закрывала глаза, упирала в шею скрипку, проводила по струнам смычком, и мелодия разворачивалась в воздухе, сотканная из нот, – Калипсо видела, как они кружат вокруг.

– Ты прав, abuelo [20]! Так гораздо лучше видно!

– Я всегда оказываюсь прав, mi cielito, когда речь заходит о скрипке. Потому что только твоя бабушка знает о ней больше, чем я. Она у нас мудрая.

– И еще красивая!

– Она не только красивая, amorcito, она еще и своя, родная. Это мой маяк, моя скала, моя фея. Она полностью овладела искусством быть женщиной, потому что мужчина, знаешь ли, немного значит, если его не режиссирует женщина. А теперь послушай. Однажды ты уедешь отсюда: я дам тебе мою скрипку, и ты поедешь учиться в какой-нибудь хороший университет… Ты станешь знаменитой солисткой, прославишься на весь мир, но прежде всего нужно, чтобы я передал тебе мой секрет.

– А почему эта скрипка сводит людей с ума, так что они даже хотят убить тебя?

– Она дорого стоит, очень дорого. Миллионы долларов. Но прежде всего, у нее есть своя история, легенда, которая их возбуждает. Еще бы немного, и они начали бы ей поклоняться! Даже Оскар, твой бездельник-папаша, склонился бы перед ней… перед тем, как украсть.

– А как тебе удалось ее купить, abuelo? У тебя же никогда не было денег.

– Ты права, но тут в историю вмешалась судьба. Рука Бога простерлась надо мной. Но прежде, mi cielito, нужно, чтобы я открыл тебе еще один секрет…

– А вдруг Оскар приедет и заберет ее у меня?

– Не приедет, обещаю. Закрой глаза!

Она опять закрыла глаза, изо всех сил зажмурив веки, чтобы не было искушения их тотчас же открыть.

– Есть одна вещь, которой меня в свое время научили. Я хочу подарить ее тебе. Называется эта вещь – быть внимательной.

– Это же не подарок, abuelo, – возразила она, вновь распахнув глаза.

– Закрой глаза! Это даже лучше, чем подарок, это секрет счастья. Слушай внимательно, и пусть эти слова запечатлятся в твоей памяти: когда ты внимателен, ты ответственен за себя, за других, вообще за жизнь, ты становишься большим и сильным, как крепостная башня. Повторяй за мной.

Она повторила. И спросила, не удержавшись:

– А что значит быть внимательным? Что нужно для этого делать?

– Сосредоточиваться на всем, что делаешь. На каждом жесте. На самой мелкой мелочи. И тогда все становится объемным. Все идет тебе на пользу, становится твоим богатством. Ты наполняешься смыслом, можешь двигаться вперед. Тогда как люди, которые делают все очень быстро, бездумно, мгновенно забывая обо всем, каждый день будут наталкиваться на одни и те же вещи – эти люди ничему не научатся, поскольку то, что они произвели, мгновенно исчезает.

– А кто тебя этому научил, abuelo?

– Одна замечательная женщина. Ее звали Надя. Мне было четырнадцать лет, я еще жил на Кубе. Ты при этом учти, что Гавана не была лишь городом, ввергнутым в пучину азартных игр, там расцветали искусства и особенно музыка. Самые великие артисты выступали во Дворце изящных искусств или в Аудиториуме, а я, спрятавшись за кулисы, слушал их. О, как я был счастлив, как счастлив! Однажды музыка прервалась, и я оказался лицом к лицу с высокой черноволосой женщиной, немного костлявой, в больших очках и с колье из изящных жемчужин. Она спросила, как меня зовут и что я делаю за кулисами. Я очень испугался, что она меня выдаст и меня прогонят оттуда, и не мог произнести ни слова. Тогда она тихо спросила: «Ты любишь музыку? Любишь ее по-настоящему?» Я ответил – да. Я был бос, брюки доходили мне до середины щиколотки, в общем, вид у меня был жалкий.

– А насколько сильно ты ее любишь? – спросила она.

– Я забываю поесть, я забываю поспать. Все забываю.

– И ты хотел бы играть на настоящем музыкальном инструменте?

– Да… На скрипке.

– А почему?

– Потому что я понимаю ее лучше, чем другие инструменты.

– А ты уже брал в руки скрипку?

– Мой дядя работает в ломбарде, у него небольшая лавочка тут неподалеку. Я там тоже работаю, помогаю. Открываю магазин, закрываю, прибираюсь, делаю закупки. И еще в мои обязанности входит следить за сохранностью мебели и вещей, оставленных в залог. Однажды утром, на заре, когда я открывал магазин, я увидел скрипача, которого накануне слушал в театре. Это был венгр с красивыми седыми усами. Он пришел заложить свою скрипку, поскольку накануне проиграл все деньги в карты. Его сопровождали два угрожающего вида бородача, которые спросили, сколько можно выручить за эту скрипку. Она была такая красивая, золотистая, трогательная… и когда я коснулся струн, услышал звук… Это была музыка, которую слушают ангелы. Я побежал искать дядю. Он не хотел платить, он ничего не понимал в скрипках, а бородачи тем более, и скрипач только попусту повторял, что скрипка стоит целое состояние, ему пришлось оставить ее за сущие гроши. Они оценили скрипку в размер его карточного долга. Он плакал, говорил, что ему конец, что ему остается только броситься в море. Бородачи приставили ему нож к горлу, и он замолчал. Они ушли втроем, бородачи пересчитывали на ходу деньги, а скрипач шел, сгорбившись под бременем несчастья. Его тело нашли на следующий день в порту. Это я узнал его. Из-за тех самых седых усов. Я сумел обменять скрипку на некоторое количество дополнительной бесплатной работы. Дядя был доволен.