Катрин Панколь - Гортензия в маленьком черном платье

– А ты умеешь играть? – спросила меня дама, которую звали Надя.

– Я учился сам. Иногда получалось ужасно, просто уши раздирало, а иногда так прекрасно, что я оборачивался, чтобы посмотреть, кто это рядом со мной играет!

– Играть хорошо – не то же самое, что хорошо играть. Ты чувствуешь разницу?

Она очень внимательно смотрела на меня. Ее волосы были собраны в пучок, на лице играла полубезумная восторженная улыбка, и доброта лучилась из ее глаз как ванильный крем. Эта женщина, amorcito, вовсе не была красивой, она была необыкновенной. Она светилась внутренним огнем, в ней читались ум и величие души. Она захотела посмотреть на мою скрипку. Я привел ее к себе домой. Достал скрипку из тайного укрытия. Она была завернута в серое покрывало. Я протянул ей инструмент. Она была настолько взволнована, что обессиленно рухнула на стул. Это была скрипка Гварнери. Именно от Нади я узнал это и еще узнал цену скрипки. Я чуть в обморок не упал, сколько там было нулей!

– А ты не знал?

– Нет. Но это не все. Она сопровождала с концертами знаменитого пианиста и месяц должна была оставаться в Гаване. Мы виделись каждый день. Она обучила меня обращению со скрипкой. Самым азам, естественно. Ей хотелось знать, живет ли во мне настоящая любовь к музыке. Способен ли я выложиться, отдать музыке все. Она говорила, что есть две категории людей: одни способны полностью выложиться, а другие… Про других она говорила так: «Они спят, ни к чему их будить. Главное, что совершенно неинтересно их будить, они очень милые, хорошие, такие, как есть. Но ты – другой. Ты должен научиться быть внимательным, чтобы стать великим. Каждый человек, который действует, не обращая ни на что внимания, зря теряет свою жизнь».

– Она была права, abuelo. Если ты играешь, не обращая ни на что внимания, музыка не звучит.

– Она еще говорила: «Я даже осмелюсь сказать, что жизнь человека сводится к нулю отсутствием внимания, занимается ли он мытьем стекол или пытается создать шедевр».

– Как бы я хотела встретиться с ней!

– Закрой опять глаза, я расскажу тебе.

Калипсо улыбнулась и послушалась деда. Улисс Муньес учил ее таким прекрасным вещам…

– Сперва я ничего не понимал, и вдруг в одно прекрасное утро ко мне пришло озарение. В этот же день она взяла меня за руку и записала в Музыкальную академию. Она заплатила за три года курсов! Она платила при мне, доставая деньги из вышитого бисером кошелька. Я тогда почувствовал такое счастье – даже сейчас его помню. Я сказал ей об этом: «Я счастлив, радость переполняет все мое существо». Она ответила мне: «Эта радость даст тебе силу античных героев, гениев, святых, людей, которые в жизни идут до конца». И протянула мне руку… Знаешь, cielito, есть люди, которые дают тебе руку, и тебе кажется, что ты коснулся дохлой рыбы, а с ней, наоборот, у нас произошел удивительный контакт. Мы заключили договор, обменялись обещаниями.

Он проводил туда-сюда канифолью по смычку. Калипсо заметила впадину на большом пальце правой руки, красную складку на шее, натертую скрипкой.

– Тогда послушай меня еще, mi cielito . Делай все с вниманием и тщанием. Все что угодно, слышишь меня? Когда говоришь «здравствуй», говори осознанно, с улыбкой. «Здравствуй» – значит «будь здоров». Иначе лучше ничего не говорить.

– А ты все хорошо делал в своей жизни? – невинно поинтересовалась Калипсо.

Глаза деда увлажнились. Он тряхнул головой, замешкался на мгновение и ответил: «Нет».

Когда он заканчивал учиться, он поступил в оркестр камерной музыки и играл для членов высшего общества Гаваны. Он был единственный скрипач в оркестре. Благодаря этому они с Роситой могли как-то выжить. Им было по двадцати одному году тогда. У них уже родились Пепито и Линета. Друг-музыкант предложил присоединиться к одной из новых музыкальных групп, играющих ча-ча-ча, мамбо и гуарачу. Он отказался, речи не могло быть о том, чтобы он участвовал в производстве «этого шума». Тем не менее как-то в июне Филиберто Депестре, первая скрипка оркестра «Арагон», заболел и Улисса попросили заменить его. Так в один прекрасный вечер он стал королем мамбо и ча-ча-ча.

С этого момента он запретил, чтобы при нем произносили имя Нади. Ему было так стыдно, что он напивался, а потом извергал все из себя с риском вывернуть внутренности! Он проводил ночи в отелях «Монмартр», «Гавана Хилтон», «Тропикаль» и оплачивал счета.

Росита занималась детьми, он оплачивал счета.

Дети болели, он оплачивал счета.

Его отец разбил голову, упав с лестницы, он оплачивал счета.

Мать жаловалась на жизнь, плача во вдовий передник, он оплачивал счета.

Семья его росла, и тут разразилась революция. Улисс не верил в идеи Фиделя Кастро. В 1965 году он уехал в Америку на гастроли с оркестром «Арагон» и там остался. Ему было двадцать шесть лет. Он попросил политического убежища и добился его. Так он смог перевезти свою скрипку через границу без всякого урона.

Но на жизнь он зарабатывал не музыкой. Один кубинец, Фелипе Расон, друг отца, взял его работать в свою строительную фирму. Поскольку он выделялся умом среди других рабочих, его назначили бухгалтером. Он поселился в маленьком доме в Хайалиа – городке Большого Майами. Переделал домик в трехкомнатный, расширив его за счет веранды. Им двигала одна лишь мысль: чтобы Росита и дети переехали к нему. Младшему, Оскару, было пять лет, когда он последний раз поцеловал его, прежде чем покинуть страну. Оскар спросил его: «Ты привезешь мне машинку на пульте управления, а?» Он обещал.

Он отказывал себе во всем, чтобы отправлять каждую неделю деньги, на которые можно было бы подкупить таможенную службу, но правительство Кастро не хотело отпускать кубинцев с острова. Только в 1980 году он наконец добился своего и увидел, как его семья сходит с парохода на берег в Ки-Уэсте. Мальчики теснились возле матери в черном платке. Он сразу их и не узнал. Они долго смотрели друг на друга, прежде чем бросились друг другу в объятия.

Росита шепнула ему на ухо:

– А скрипка все еще у тебя?

Он кивнул.

– И ты по-прежнему на ней играешь?

На это он не ответил.

Конечно же, он играл. Но в барах, в ночных кабаках. По вечерам. Он предал свою мечту.

Когда 22 октября 1979 года он узнал, что Надя Буланже умерла в Париже, за весь день не произнес ни слова. Несколько лет спустя, когда мать Калипсо сбежала из больницы, оставив ребенка, Улисс взял девочку себе. Его дети уже выросли, покинули отчий дом. Он решил вырастить ее у себя, подальше от Оскара. Тот был человеком ненадежным, неуравновешенным, пустым и опасным.

Но Оскар вернулся в Хайалиа к родителям.

– Я ее отец, – говорил он, – Калипсо – моя дочка!

– Ты не подойдешь к ней!

И мужчины стояли лицом к лицу, сжимая кулаки.