Катрин Панколь - Гортензия в маленьком черном платье

О чем он думает? О женщине, что спит в его кровати?

Как ее зовут?

Жозефина внезапно вскочила, курсовая Жереми упала на пол, красная ручка тоже. Жозефина ринулась к местному телефону и набрала номер Филиппа.

Он не отвечает. Значит, он не один сидит на голубой пластиковой подушечке и любуется деревьями в цвету. Он не один на улицах Токио посреди множества велосипедистов, неоновых реклам и небоскребов из стекла и бетона. На улицах Токио много красного цвета.

Он не один, не один, не один. Она блондинка, у нее длинные ноги, короткие взъерошенные волосы, маленький вздернутый нос, зеленые глаза кошки, которая умеет ждать, которая подстерегает свою добычу и вся дрожит от предвкушения.

Когда она идет, она пружинит пятками и отскакивает от земли, как теннисный мячик. Он украдкой поглядывает на нее, любуется ее красотой. Он уже не знает, куда девать руки. Он втайне мечтает о ней.

Как они встретились? Она села на тот же самолет в Хитроу или приехала к нему в Токио позже?

Жозефина представила себе «ее», бегущую по аэропорту…

Вот она, задыхаясь, подбегает к стойке контроля, протягивает билет, выдыхает: «Это точно самолет на Токио? О, please, мне так не хотелось бы опоздать!»

Тут сердце Жозефины забилось при мысли, что она…

– Ох, ты заметил, Дуг? Я опять сказал «она», думая о Ширли. И ведь правда. Я воспринимаю ее как гладкую, опасную змею, несущую мне угрозу. Жизни моей становится все меньше на глазах.

Я потеряла любимого, я потеряла любимую подругу.

Она крепко сжала голову собаки. Дю Геклен взвыл. Неуклюже сочувствовал, не зная, как выразить свое горе. Она прижалась к нему, согреваясь от его тепла. Слезы текли сами собой, она не пыталась их остановить. Филипп и Ширли, Филипп и Ширли. Филипп и Ширли. Филипп и Ширли.

На следующий день ее разбудила мадам Менессон, которая постучалась в дверь:

– Мадам Кортес, мадам Кортес, вы знаете, который час?

Она одним прыжком вскочила с кровати и посмотрела на часы: одиннадцать тридцать.

– О господи! Я не услышала будильник!

– Наверное, работали допоздна…

– Да, я так и заснула посреди моих курсовых…

– Я решила, что лучше будет вас разбудить. Вам же сегодня предстоит неблизкая дорога. Приготовить завтрак?

– Спасибо, мадам Менессон, я сейчас спущусь.

– Вы так и не нашли мобильник?

– Нет. В конце концов он мне действительно понадобится…

– Сделать вам яйцо всмятку и кофе?

– Если вам угодно… Спасибо большое, мадам Менессон.

Жозефина поставила ногу на пол и посмотрела на свет, пробивающийся через занавеску. Настоящая девическая спаленка. Дю Геклен слез с кровати, осторожно спустив сначала передние лапы, а потом задние. Он потянулся, зевнул и направился к двери, уже зная, что мадам Менессон не оставит его без угощения.

– Ладно, встретимся внизу, давай уже беги!

Ей хотелось бы удержать его, взять за ошейник, еще поговорить, но он удрал как оглашенный. «Вот коварный изменщик», – только и успела подумать Жозефина и чуть не обиделась всерьез.

Пробегая по площадке на лестницу, он едва не задел Анжелу, уборщицу, которая зычно крикнула ему вслед: «Старичище, привет! Совсем тебя избаловали!»

Жозефина закрыла дверь, быстренько приняла душ, оделась, только не думать, только не думать, она схватила щетку для волос, нагнула голову и начала причесываться, отсчитывая движения щетки – ровно сто, – обязательная утренняя норма. При этом она наблюдала комнату кверху ногами: пыль, красная ручка на полу, карандаш под кроватью, смятые бумажные платочки, один черный носок. «А смешно так видеть жизнь наоборот, – сказала она себе, пытаясь отвлечься от тоски, которая заползала в сердце, – такое впечатление, что я подглядываю в замочную скважину». Она хватала горькие слова и запихивала назад в горло. Глотать воздух, глотать пустоту. Только не думать, вон еще карандаш под шкафом, а вот еще пыль лежит, а вон туфля валяется… туфля, вот смешное слово, туфля, туфля… Она попробовала улыбнуться, но ей не удалось разжать губы.

Филипп и Ширли. Она даже и не думала, что это может быть так больно. Или забыла. Любовь – она как нож, вонзенный в грудь.

Она пыталась тем не менее считать и чесать, считать и чесать.

Семьдесят семь, семьдесят восемь, семьдесят девять…

Сакура в цвету… Токио…

Восемьдесят пять, восемьдесят шесть, восемьдесят семь…

Она решительно приказала слезам сейчас же прекратить течь.

Девяносто четыре, девяносто пять, девяносто шесть…

Она собралась уже поднять голову, как вдруг заметила между ножкой кровати и стеной телефон. Это ее телефон? Она протиснулась под кровать и подняла его. Попробовала включить, но он не реагировал. Зарядка кончилась.

Какая, в сущности, разница?

«Единственный человек, с которым мне хочется поговорить, – это Зоэ. Она уже небось беспокоится. Я не звонила уже сколько? Не знаю. Ничего я больше не знаю. Все перемешалось в моей голове. И вообще, Зоэ теперь живет с Гаэтаном и во мне не нуждается. Она больше не нуждается во мне».

Она криво улыбнулась, удерживая желание горько расхохотаться над судьбой оставленной женщины, заброшенной матери, бедной ненужной вещи, закинутой куда-то в сторонку. Ну и что дальше? Эх…

– Уже восемь часов и по-прежнему никаких известий! – взволнованно воскликнула Зоэ. – Это очень странно! Почему она не звонит?

– Убавь звук, телевизор тебя заглушает! – сказала Гортензия.

– Сейчас будет говорить Франсуа Олланд…

– Это кто такой? Что-то знакомое.

– Олланд, президент Франции!

– А, ну да.

– Неужели ты не знала? – воскликнула Зоэ.

– Здесь никогда не говорят о Франции. Как о каком-нибудь Зимбабве во Франции. Поверни камеру так, чтобы я видела твою мордочку.

На экране появилась Зоэ. Она всплеснула руками, сказала «ку-ку», улыбнулась – на щеках появились две милые ямочки, – встряхнула медными кудрями, подула на прядь, упавшую на глаза, кудрявую спиральку в форме штопора.

– Что это у тебя за жуткий лак на ногтях? – поинтересовалась Гортензия.

– Купила вчера в «Монопри». По-моему, хорошенький.

– Не угадала.

– Сейчас речь о маме, а не о каком-то лаке! Что будем делать?

– Лак выкини в мусорное ведро. А насчет мамы, я знаю, что тебе надо делать.

На глаза Зоэ снова упала прядь, она откинула ее нетерпеливым движением.

– Нужно позвонить в полицию?

– Да нет же! Ее ведь не похитили. Ее просто преследует какой-то тип.

– Может, позвонить в университет?

– Тоже ни к чему.

– В любом случае я не знаю, кому звонить. Я не знаю, где она работает, где ночует, с кем встречается. Она ничего мне не рассказывает. Она, видимо, считает, что это меня не интересует. Как будто она меня перегрузила бы, если бы начала рассказывать о своей жизни! Да я сама виновата… ни о чем ее не спрашиваю, думаю только о себе.