Дельфина Бертолон - Солнце на моих ногах

– Презент от заведения.

Она проглатывает кофе, чувствуя солнце на своем лице. За соседним столиком спорит пара, но уже другая. Кажется, речь идет то ли о переезде, то ли о перевозке каких-то вещей – она не очень-то понимает, но история с плоским экраном принимает бредовые пропорции. Пока они переходят к рукопашной, до нее долетает музыка из кафе; она инстинктивно прислушивается – и вдруг в ее грудной клетке образуется циклон.

Это та самая песенка, которую их мать постоянно напевала в том году. Совершенно точно. Она больше никогда ее не слышала. When the moon hits your eye Like a big pizza pie… That’s amore. When the world seems to shine Like you’ve had too much wine… That’s amore . Ей так хотелось бы понять слова, но она совсем не знает иностранных языков. Во всяком случае, там говорится о любви. Странно, что Мама могла думать о любви. Она была всего лишь Мамой – запеканки, сказки и золотые туфельки. Эта разгаданная наконец песенка словно освещает лицо женщины, о которой она не знала ничего – хотя у этой женщины тоже было имя, которое никто никогда не произносил вслух. Каролина. А ведь ей казалось, что она рождена феей . В то 14 мая у Каролины не было возлюбленного: они обнаружились раньше. Если бы только Поль Матизьяк позвонил! Маленькая ничего не знает о своем отце, но он у нее не тот же, что у Большой. Хотя их обеих никто так и не признал. Каролине не везло с мужчинами.

Сама она никого не ищет. Не хочет рассчитывать на пустоту, хочет просто избавиться от избытка. От избытка Большой.

И, не сумев сдержать свой порыв, спрашивает:

– Скажите, пожалуйста… Что это за музыка?

Немного удивленный, официант замечает:

– Вы сегодня задаете много вопросов!

Она никого не ищет, но опасается, что кто-нибудь ее найдет. Зебра в ее представлении бегает быстро.

По телевизору показывают документальный фильм об автозаводах. Люди в серых халатах крепят одну и ту же металлическую штуку к другой металлической штуке, и так часами.

Свобода / Равенство / Одиночество.

Став взрослой, Маленькая вполне сознает реальность: их матери пришлось много вкалывать за низкую плату, в одиночку растить двух дочерей на пособие. Быть может, эти постоянные тревоги в конце месяца и свели ее в могилу? Хотя они никогда не чувствовали эту тревогу: ни недостатка денег, ни недостатка любви. Мама была веселой, игривой, носила кокетливые платья и пела сентиментальные песенки, починяя под окном заношенную одежду. А может, поскольку Маленькой было всего четыре годика, она просто не отдавала себе отчета – бедная, ничегошеньки не понимавшая кроха, птенчик, выпавший из гнезда прямо в пасть змеи.

В дверь стучат.

Она смотрит на будильник, почти семь часов вечера. Судя по всему, Большая вышла на работу… Очевидно. Это не могло тянуться долго.

Она колеблется. В дверь снова стучат, все настойчивее. Она открывает.

Но это не Большая.

Два человека в форме, между ними третий, коренастый и почти лысый, втиснутый, словно в доспех, в черную кожаную, сверкающую, как зеркало, куртку. Половину его на редкость некрасивого лица, похожего на тыкву-горлянку, закрывает поднятый воротник.

– Мадемуазель Ферран?

Под ее носом блестит трехцветное удостоверение. Она не отвечает, уставившись на них и не понимая.

– Не пугайтесь, мадемуазель, мы из полиции. Нам надо с вами поговорить. Можно войти? На минутку?

Она впускает их. Мужчины входят, лысый закрывает за собой дверь.

Что она еще натворила?

Тыквоголовый указывает подбородком на кухонный стол; бросает взгляд на Гордона и немного озадаченно хмурится.

– Присядем.

Она подходит к стулу, глядя на них искоса. Лысый устраивается напротив, по-прежнему окруженный двумя полицейскими в форме, которые остаются стоять, скрестив руки на животе, словно дежурные по железнодорожному переезду.

– Сколько времени вы не видели вашу сестру?

Она сглатывает слюну, выговаривает:

– Уже несколько дней, никак не могу до нее дозвониться… С ней что-нибудь случилось?

Тыквоголовый наклоняется, упирается всеми десятью пальцами в пластик стола, потом прочищает горло.

– Ее нашли сегодня утром, в ее квартире. Соседи подняли тревогу.

Нашли? Как это – нашли?

– Мне в самом деле очень жаль.

Она концентрируется, словно упражняясь в телекинезе, и полицейский превращается во что-то жидкое, полупрозрачное. Она различает сквозь него мойку, плиту, кофеварку, жидкость для мытья посуды.

– Нашли?..

– Похоже, что она покончила с собой.

Кастрюли. Губка. Нож. Духовка. Скалка. Запах, вы же понимаете… Запах! Шкаф. Графин. Сушилка для посуды. Сахарница. Чашка. Ложка. Когда слишком развоняемся, нас наверняка найдут!

– Мадемуазель?

Заварной чайник. Стаканчик. Стены. Зебра. Радуга.

– Мадемуазель! Э! Вилар, дай-ка ей стакан воды. Э, мадемуазель! Э, о!

Ее слегка похлопывают по щекам, кувшин, сковорода, электрочайник, стакан с водой. Она пьет.

– Лучше?

Она медленно выпрямляется на стуле, подносит руку к своей щеке, горячей от шлепков, которыми ее пытались привести в чувство. У Тыквоголового обеспокоенный вид. Вилар плохо закрыл кран, из него тоненькой струйкой сочится вода; Маленькая, качаясь, встает, поворачивает ручку с синей пупочкой, плотно закрывает. Ее взгляд теряется в сточном отверстии мойки. Вилка. Штопор. Шумовка. Консервный нож.

– Так Марго умерла?

– Да, мадемуазель. Марго умерла.

Марго умерла.

Они заставляют ее одеться. Она натягивает маечку с пальмами, джинсы, золотые босоножки. Погода прекрасная. Жарко. В машине пахнет кофе и индийской едой, салон наполняет блаженное молчание.

Пришлось пожертвовать одной, чтобы другая жила…

Она еще не совсем понимает эту мысль.

В маленьком кабинете большого комиссариата Тыквоголовый допрашивает ее в присутствии психолога – красивой женщины с едва распустившимися формами, которая поминутно улыбается, но не совсем похоже.

Маленькая бормочет:

– Я не знаю.

А сама думает: «оставьте меня в покое…»

– Мадемуазель Ферран… Ваша сестра хорошо себя чувствовала в последнее время? Вы заметили что-нибудь ненормальное? Что угодно… хотя бы какую-нибудь мелочь.

– Я хотела бы вам помочь, но мне нечего сказать. Я не знаю, кто это. Моя сестра… Я не знаю, кто это, я ее совсем не знала.

Взгляд Маленькой погружается в черную реку с отблесками фонарей, которые временами брызжут оттуда через окна. Хотя они закрыты, ей кажется, что она различает запах Сены, кучу молекул, составляющей рыболовный крючок, труп и консервную банку. Медленно спускается ночь, синеватая и театральная.