Тим Тарп - Захватывающее время

– Ох, ясно, я забыл. Ты же собираешься спасать ее душу. Аллилуйя брату Саттеру с его комплексом мессианства.

– С чем-чем?

– С комплексом мессианства. Это значит, что ты считаешь, будто должен ходить по свету и спасать всех.

– Не всех. Только одну девчонку.

– Аллилуйя, брат!

Иногда у меня бывают проблемы со сном. Это странно: я чувствую себя очень уставшим, но все равно лежу без сна, смотрю в темноту, и в мой мозг, как дохлые пеликаны, валятся всевозможные идеи. Сегодня, например, я размышляю над утратившим свежесть предложением Гича насчет военной школы и задаюсь вопросом, а может, это и не такая уж страшная мысль.

Может, мне стоило бы поступить туда лет в четырнадцать или пятнадцать, оттрубить там год – ежедневные марш-броски по десять миль, преодоление полосы препятствий, лазанье под колючей проволокой с деревянной винтовкой. Потом вернуться домой – мускулистым, лощеным, крепким, как военный барабан. А как еще, по идее, можно дать понять обществу, что ты уже не ребенок?

Помню, в школе я читал о ритуалах посвящения у первобытных племен. Один состоял в том, чтобы завести ребенка в дикую местность, бросить его там без оружия и снаряжения и предоставить ему шанс самому выбираться к людям. Он должен был питаться тем, что найдет, и разводить костер с помощью камней и палочек. Он мог умереть от голода, или его мог сожрать горный лев, но все это являлось частью испытания. Считалось, что по возвращению он становился мужчиной. И не только – они верили, что в этом испытании он находит своего Духа-наставника. Вот вам и разговоры о непонятностях.

В наше же время взрослые уже ничего не делают с детьми: они лишь бросают их в доме с кухней, полной картофельных чипсов и газировки. А в спальне у детей есть собственный телик, игрухи на приставке и интернет. И чего, в таком случае, взрослые ждут от детей? Большого и толстого «А мне плевать»?

В наше время ребенок вынужден сам искать собственное посвящение, или вести свою личную войну, потому что в пользу войн, которые навязывают атомные вампиры, верится с трудом. Все так, как говорит Рикки: каждый раз, когда они выдумывают что-то новое, становится только хуже.

Если бы все зависело от меня, все было бы по-другому. Вам не пришлось бы идти в военную школу, или бродить по диким дебрям, или сражаться на войне. Вместо этого вы бы вступали в то, что я назвал бы Подростковым корпусом. Это было бы примерно то же самое, что и Корпус мира, но только для подростков. Например, в ваши обязанности входило бы наполнять песком мешки для тех, кто строит дамбу во время урагана, или сажать деревья там, где вырубили лес, или помогать медикам, оказывающим помощь населению в глухих горных районах южных штатов, и так далее. Вы бы работали так целый год, а потом, по возвращении, получали бы право на то, чтобы голосовать, покупать выпивку, и на все прочее. Вы бы становились взрослыми.

Я почти полностью прорабатываю все детали своего плана к тому моменту, когда меня, наконец, одолевает сон.

К сожалению, к утру от моего энтузиазма не остается и следа. Я уже опоздал со своим планом. Если бы я был мечтателем, как Боб Льюис, я бы загорелся идеей стать политиком и основать Подростковый корпус для следующих поколений, но, как я уже говорил, я, скорее, человек сегодняшнего дня. И в настоящий момент мне предстоит претворить в жизнь план помощи самому себе: пойти к Эйми и позаниматься с ней алгеброй.

Я думаю, что, позволяя ей помогать мне, я тем самым помогаю ей. Она обретает уверенность в себе, а я – удовлетворение от того, что вселил уверенность в того, кто нуждается в этом сильнее, чем поп-звезда – в лечении в наркоклинике. Возможно, мира это не изменит, но для нас двоих выигрыш будет обоюдным.

Проблема в том, что официально я наказан, поэтому я вынужден утром, за завтраком, довести эти планы до сведения мамы. По утрам она обычно избегает разговоров со мной, ограничиваясь чем-нибудь вроде «возьми сам», но когда я рассказываю ей предложение Эйми, она засыпает меня градом вопросов. Мне кажется, она пытается понять, что она такое, эта Эйми.

Но меня не проведешь. На самом деле она хочет выяснить, из какого Эйми круга и есть ли у нее «связи». Если бы «связи» имелись, мама, я уверен, без проблем разрешила бы мне пойти к ней. Но так как выясняется, что мать Эйми по статусу всего лишь королева «газетного» маршрута и звезда индейского казино, у моей, естественно, возникает подозрение, что я преследую тайные низкие мотивы.

– Откуда мне знать, – говорит она, – что это не просто твое желание сбежать из дома, несмотря на наказание?

Я отвечаю:

– Если ты мне не веришь, то позвони ей сама и спроси.

А она на это:

– Потому что, насколько я понимаю, тебе очень хочется сбежать на свидание с этой финтифлюшкой, и она скажет мне все, о чем ты ее попросишь.

– Поверь, – говорю я, – я не собираюсь приглашать ее на свидания.

Почему все автоматически подозревают любовные отношения?

Мама все еще не уверена, и я предлагаю позвонить мистеру Астеру и спросить у него, нужны мне дополнительные занятия по алгебре или нет. Этим я и добиваюсь своей цели. Она ему никогда не позвонит. Я отлично знаю, что она изо всех сил старается держаться подальше от моей учебы. Наверное, у нее в детстве случилась какая-то неприятность в школе, если она так сильно боится учителей.

В общем, мы заключаем сделку. Я все еще не могу ездить на машине в школу, зато после мне разрешается ездить к Эйми. А Гич будет каждый вечер проверять расход бензина, чтобы убедиться, что я не катался по окрестностям. Как будто я не смогу, если надо, заправиться. Господи.

На пути к Эйми я полон благих намерений, но признаюсь сам себе, что эта девчонка станет для меня трудной задачей. Судя по тому, как с ней обращаются родители и лучшая подруга, она абсолютно безвольный человек, и характера в ней меньше, чем в Кенни Хойле.

Бедолага Кенни. Он напоминал мне Золушку во плоти. Он жил на нашей улице с отчимом и тремя единоутробными братьями. Его мама покончила с собой. Его единоутробные братья были самыми настоящими отморозками. Они ломали дорожные знаки, дышали клеем или занимались еще чем-то криминальным. А тощий восьмилетний Кенни мыл окна, выдергивал сорняки или косил траву на сорокоградусной жаре, толкая гигантскую газонокосилку вверх по крутому склону. Правда, поблизости не было феи-крестной, которая превратила бы Кенни в прекрасного принца. Единственное, что я мог, – это время от времени помогать ему косить из опасения, что косилка наедет на него и превратит в фарш для гамбургера.

Дом Эйми, несмотря на мои ожидания, оказывается не убогой лачугой, а почти таким же коттеджем, как тот, в котором мы жили до эры Гича. Это маленький кирпичный кубик, с покрытой серой дранкой крышей, давно нуждающейся в замене, и неухоженным крохотным садиком, в котором нет ни деревьев, ни кустов, ни цветочных клумб, и вообще ничего. В моем старом доме была хотя бы разросшаяся живая изгородь и одно привитое плодовое дерево, на которое я любил лазить. Здесь же нет ничего, за что мог бы зацепиться взгляд.