Виктория Хислоп - Остров

И Фотини действительно не шутила. Она стукнула бутылкой по столу перед братом, уставившись на него яростным взглядом. Фотини готова была защищать Гиоргиса и Марию Петракис, как если бы они были ее собственной плотью и кровью и она хотела, чтобы эти злобные и вредные слухи не достигли их ушей. Отчасти и она сама не желала в это верить. Зачем бы Анне, чья жизнь буквально перевернулась в тот вечер, когда она встретила Андреаса, так рисковать? Сама эта мысль выглядела оскорбительной и глупой; кроме того, Фотини втайне питала надежду на то, что Маноли, объект внимательного наблюдения Антониса, может однажды заметить Марию. После того обеда в день святого Георгия Мария без умолку говорила о кузене Андреаса, снова и снова вспоминая все подробности их знакомства в доме Вандулакиса.

А Маноли был тем временем несколько раз замечен в деревне. Поскольку он был уже знаком с Гиоргисом, его тепло приняли мужчины Плаки. Скоро Маноли стал постоянной фигурой в баре, куда ходил теперь так же часто, как местные, играл в триктрак, курил вместе со всеми крепкие сигареты и обсуждал политику властей острова и мировые дела. Даже в этой маленькой деревне, стоявшей на дороге, которая вела в деревеньки еще меньше, мировая политика была предметом постоянных перетолков. Несмотря на удаленность Плаки от большого мира, события, происходившие в материковой Греции, неизменно возбуждали здесь и горячие споры, и гнев.

– Да будь прокляты эти коммунисты! – восклицал Лидаки, стуча кулаком по стойке бара.

– Как ты можешь такое говорить? – возражал ему кто-нибудь. – Если бы не они, может, там вообще бы все развалилось!

Споры продолжались чуть ли не до рассвета. Сколько было греков в таверне, столько могло быть и точек зрения, а количество аргументов равнялось числу оливок в банке.

Маноли знал мир лучше, чем другие посетители бара, – ведь многие из них никогда не ездили дальше Ираклиона, а большинство и до Ханьи редко добирались, – поэтому он внес в споры новые аргументы. И хотя Маноли осторожничал и не хвастал своими случайными победами, которые, вообще-то, и были главной причиной его путешествий, он многое рассказал местным об Италии, Югославии, об их братьях в материковой Греции. Маноли был человеком легким, он всем нравился, все наслаждались тем весельем, которое он приносил с собой.

Когда споры ненадолго утихали, Маноли всегда готов был рассказать парочку анекдотов, и собравшиеся ему в этом потворствовали. А его рассказы о старых турецких банях в Афинах, об испанской лестнице в Риме и барах в Белграде всех зачаровывали, и пока Маноли говорил, его слушали затаив дыхание, разве что случайно постукивала фишка по доске.

Маноли не нужно было приукрашивать свои истории, чтобы завоевать внимание. Он ведь действительно на небольшое время угодил в тюрьму, его уносило на лодке прямо в Средиземное море, он дрался на дуэли на одной из грязных портовых улочек в Югославии – все это чистая правда. Это были приключения человека, который путешествовал, ни о чем не заботясь и ни за что не отвечая. Все это характеризовало Маноли как человека беспечного, беззаботного, но Маноли быстро осознал, что ему не хочется, чтобы в нем увидели человека, не подходящего дочери Гиоргиса, и сменил тон своих рассказов.

Антонис сначала забивался в угол, но стоило появиться двоюродному брату его хозяина, теперь вполне тепло приветствовал Маноли. Их объединила музыка, а также тот факт, что оба они провели несколько лет вдали от этой провинции. Хотя Антонис и Маноли были намного моложе тех седеющих мужчин, с которыми пили, они в каком-то смысле лучше знали жизнь, чем старшее поколение. В детстве Маноли учился играть на лире, и во время его бродячих лет она была ему и подружкой, и хранителем, потому что в какой-то момент жизни только музыка встала между ним и голодной смертью. Маноли нередко приходилось петь и играть, чтобы заработать себе на ужин, и лира была его единственной ценной собственностью, которую он никогда не поставил бы на кон. А теперь этот драгоценный инструмент висел на стене за стойкой бара, и, когда ракии в бутылке оставалось уже совсем немного, Маноли мог снять ее с крючка и начать играть, и тогда звуки вибрирующих струн разносились в вечернем воздухе.

Точно так же флейта Антониса, его тиаболи, была его постоянной спутницей все те годы, что он провел вдали от дома. Ее сладкий голос наполнял пещеры и пастушеские хижины, мелодия утешала сердца и души его товарищей и выполняла также более прозаическую задачу, помогая им не заснуть в долгие часы настороженного ожидания. При всей разнице между Маноли и Антонисом музыка оказалась неким нейтральным пространством, где богатство и социальное положение не играли никакой роли. Оба мужчины могли играть в баре и час, и дольше, запоминающиеся мелодии словно бросали чары на слушателей и на тех, кто слышал музыку через открытые окна таверны, когда ее звуки растекались в тишине.

Хотя все прекрасно знали о том, каким огромным богатством обладают родители Маноли и сколько денег он умудрился спустить, большинство деревенских смотрели теперь на него как на равного, как на человека, который вынужден тяжко трудиться ради пропитания и, вполне естественно, горит желанием обзавестись женой и детьми.

А для Маноли простота такой оседлой жизни имела собственные преимущества. Пусть у него и не было возможностей видеть Марию, ради которой он, собственно, и приходил в Плаку, он нашел в деревне многое другое, достойное любви. Он видел крепкую связь между друзьями детства, преданность людей их семьям и жизнь, не менявшуюся в течение столетий, – все это взывало к его душе. Если бы Маноли смог заполучить женщину вроде Марии или хотя бы какую-то другую из деревенских красавиц, это окончательно установило бы его принадлежность к этому миру. Однако, кроме праздников разных святых, у Маноли не было законных поводов повидать Марию.

Правила, строжайшим образом соблюдавшиеся в деревнях вроде Плаки, доводили Маноли до безумия. Хотя он и считал, что привлекательность такой жизни обеспечена вековыми традициями, все же непонятность и усложненность ритуала ухаживания казалась ему настоящей глупостью. Конечно, Маноли прекрасно понимал, что не должен даже упоминать о своих намерениях при Анне, тем не менее он теперь не так часто навещал ее. Маноли знал: этот порядок необходимо разрушить, если он действительно хотел завоевать Марию. Анна, что было вполне предсказуемо, во время его последнего визита вела себя весьма раздраженно.

– Спасибо, что решил меня навестить, – ядовито произнесла она.

– Послушай, – ответил Маноли, – похоже, мне не следует заходить к тебе в обеденное время. Люди уже начали об этом поговаривать, а мне это авторитета не прибавит.