Виктория Хислоп - Остров

Мария, в последний раз выходя из переулка, ведшего к ее дому, посмотрела на холм, на больницу. Она увидела Лапакиса, тащившего вниз по дороге тяжеленные коробки, и поспешила ему на помощь. Вокруг видны были следы поспешного отъезда. Ведь некоторые до последнего момента отказывались верить, что действительно смогут уехать. Кто-то забыл закрыть окно, и теперь рама хлопала на ветру, несколько ставен соскочили с петель и занавески плескались снаружи, как паруса. На столе кофейни стояли забытые чашки и блюдца, в школьном классе на парте осталась чья-то раскрытая книга. А на доске до сих пор виднелись написанные мелом алгебраические формулы. В одном из магазинчиков на полке сиротливо стоял ряд консервных банок, как будто торговец намеревался однажды снова открыть свое заведение. Яркие герани, посаженные в старые банки из-под оливкового масла, уже начали увядать. И никто не собирался поливать их этим вечером.

– Не стоит беспокоиться из-за меня, Мария, – покачал головой раскрасневшийся доктор. – Вам и так есть о чем подумать.

– Нет, позвольте вам помочь. Вам больше незачем надрываться из-за нас, – ответила Мария, забирая у доктора одну из коробок поменьше. – Мы ведь теперь здоровы, разве не так?

– Определенно здоровы, – согласился Лапакис. – И некоторые из вас вообще могут забыть о том, что было. – Едва произнеся эти слова, он сообразил вдруг, насколько сложным может оказаться мир для его бывших пациентов, и смутился из-за собственной бестактности. – Все сначала – вот что я имел в виду. Вы начнете все сначала.

Лапакис не мог этого знать, но «начинать сначала» – как раз не то, чего хотела бы Мария. Это предполагало, что вся ее жизнь на островке будет отброшена. Но откуда знать доктору, что самое драгоценное, что случилось с Марией, не могло бы произойти, если бы она не оказалась в изгнании, на этом маленьком островке, и что она совершенно не желала все это оставлять в прошлом?

Когда Мария бросила последний взгляд на главную улицу, глубокая тоска переполнила ее. Воспоминания накатывались друг на друга, перемешиваясь и сталкиваясь. Прекрасные друзья, найденные здесь, веселье дней общей стирки, радость церковных праздников, удовольствие от просмотра новых фильмов, удовлетворение от помощи людям, которые действительно в ней нуждались, невольный страх, когда в кофейне вспыхивали яростные споры между афинянами, причем на темы, которые вообще не имели отношения к их повседневной жизни.

Марии казалось, что и мгновения не пролетело с того дня, когда она стояла здесь в первый раз, глядя на деревню. Четыре года назад она была полна ненависти к Спиналонге. Тогда смерть казалась ей лучшим исходом, чем пожизненное заключение на этом островке, но вот теперь она вдруг испытала желание не уезжать. Всего через несколько минут должна начаться другая жизнь, а Мария не знала, как с ней справиться.

Лапакис прочел все это на ее лице. Для него ведь тоже судьба готовила нечто неопределенное, потому что его работа на Спиналонге закончилась. Он должен был поехать в Афины и несколько месяцев провести с теми прокаженными, которые перебирались в госпиталь Святой Варвары, потому что нуждались еще в лечении, но после того его жизнь лишалась смысла.

– Идемте, – сказал доктор. – Думаю, нам пора. Ваш отец будет нас ждать.

Они повернулись и пошли через туннель. Звуки их шагов отдавались от стен. Гиоргис ждал на другом конце. Глубоко затягиваясь сигаретой, он сидел на низкой стенке под мимозой, ожидая, когда наконец его дочь выйдет из туннеля. Казалось, она никогда не появится. Кроме Марии и Лапакиса, на острове уже не осталось никого. Даже ослики, козы и кошки с шумом и гамом были перевезены, словно на Ноевом ковчеге. Последняя лодка, не считая лодки самого Гиоргиса, отчалила минут десять назад, и теперь на берегу было пусто. На песке валялись какая-то железная коробка, несколько листков писем и оброненная пачка сигарет – и это были все свидетельства поспешного бегства последней группы. Гиоргис вдруг с ужасом подумал, что может возникнуть какое-нибудь препятствие и Мария не уедет. Может, доктор не подписал ее бумаги.

И именно в тот момент, когда пугающие мысли одолели Гиоргиса, Мария вышла из черного полукруга туннеля и побежала к нему, раскинув руки, и все страшные мысли и сомнения были забыты, когда она обняла отца. Не говоря ни слова, он прижался лицом к ее шелковистым волосам.

– Ну что, пошли? – наконец спросила Мария.

Ее пожитки уже были погружены. Лапакис спрыгнул в лодку первым и повернулся, чтобы подать Марии руку. Она одной ногой шагнула на борт. На долю секунды вторая ее нога еще оставалась на камнях причала. Но вот Мария уже на борту. Ее жизнь на Спиналонге завершилась.

Гиоргис отвязал канат и оттолкнулся от берега. Потом, весьма ловко для человека его лет, прыгнул в лодку и развернул ее к большому острову. Они смотрели на острый нос лодки, который, словно стрела, стремительно несся к цели. Гиоргис не тратил времени зря. Он словно видел перед собой брошенную Спиналонгу. Темные квадраты окон смотрели на него, как дыры слепых глаз, и их невыносимая пустота заставляла Гиоргиса думать обо всех тех прокаженных, которые закончили свои дни, потеряв зрение. И вдруг перед ним возникла Элени – такая, какой он видел ее в последний раз, – стоящая на брегу, и на мгновение Гиоргис даже забыл о радости возвращения дочери.

Понадобилось всего несколько минут для того, чтобы они пересекли пролив. Маленький причал Плаки был заполнен людьми. Многих из колонистов встречали родные и друзья, другие просто обнимались, радуясь тому, что ступили на родную землю, впервые за двадцать пять с лишним лет. Самыми шумными были афиняне. Кое-кто из их друзей и даже коллег не поленился приехать из своих городов, чтобы отметить этот эпохальный день. В эту ночь никто не собирался спать, а завтра утром они должны были отправиться в Ираклион и оттуда – в Афины. Но пока афиняне собирались показать жителям Плаки, что такое столичное веселье. Несколько из приехавших были музыкантами, и они уже с утра репетировали вместе с местными, создавая весьма внушительный оркестр из всех инструментов, какие только нашлись: лиры и лютни, мандолины и бузуки, волынка и пастушеская флейта.

Фотини и Стефанос, вместе с новорожденным Петросом на руках, тоже были здесь, чтобы приветствовать Марию, пришел и Маттеос, их кареглазый мальчик, который подпрыгивал на месте от волнения, не слишком понимая смысл события, но радуясь предчувствию праздника, витавшему в воздухе.

– Добро пожаловать домой, Мария! – сказал Стефанос. Он отступил назад, когда его жена крепко обняла лучшую подругу, ожидая своей очереди. – Мы все очень рады, что ты вернулась.