Бернхард Шлинк - Женщина на лестнице

Мы въехали в долину с почти обмелевшей речушкой, вокруг зеленели лужайки, росли деревья, в тени ивы паслись коровы, будто на картине голландцев семнадцатого века. В конце долины находился первый двор. Большой деревянный дом, два сарая, несколько молодых мужчин и женщин, много детей, свиньи и куры. Коротко поздоровавшись со мной, люди оставили меня без внимания. Ирена зашла в дом, я немного погодя последовал за ней. Она была на кухне с девочкой; сняв повязку с ее плеча, Ирена осмотрела рану, взяла из баночки мазь, помазала рану и наложила новую повязку.

– Она хотела пробить стену плечом, – сказала Ирена, заметив меня, – но больше не будет так делать. Ведь правда не будешь?

Девочка покачала головой.

Второй двор выглядел заброшенным. Старуха, открывшая дверь, бросила на меня недоверчивый, враждебный взгляд; она взяла Ирену за руку, втянула ее в дом и захлопнула за собой дверь. Сидя в джипе, я разглядывал обветшалый дом, покосившийся сарай, ржавый хозяйственный инвентарь, пытаясь побороть тоскливое настроение, которое витало над двором, готовое охватить и меня.

– Долго старик не протянет, – сказала Ирена, вернувшись из дома и сев в машину.

– И что дальше?

Джип тронулся с места.

– Тогда она тоже долго не протянет. А хозяйство заберут молодые люди с первого подворья. Они бы давно это сделали и позаботились о стариках, но те не хотят. Они озлобились. – Ирена пожала плечами. – Мы ведь здесь не лучше, чем вы там. Сначала я так не думала, но ошибалась.

– Ты стала врачом?

– Медсестрой. В основном этого достаточно. А если нужна медицинская аппаратура, то мне и диплом врача не поможет.

Я представил себе такие ситуации, как аппендицит, инфаркт или рак. Задался вопросом: как тут можно учить детей, откуда берутся тетради, ручки, учебники? Что еще нужно завозить из внешнего мира? Что связывает людей на первом дворе? Это просто молодые семьи, которые живут вместе в одном доме, или же коммуна, секта? Что искала здесь Ирена и что нашла?

– Других я использовала еще больше, чем тебя.

– Лишила их денег? Доброго имени? Жизни? – Я сказал это просто так: одно предположение нелепей другого.

Она рассмеялась.

Мне не понравился ее смех. Так смеются над глупой шуткой, неудачным розыгрышем или над несчастьем, когда впору заплакать.

Она умолкла. Да и я не знал, что сказать. Хотя езда по бездорожью и не располагает к беседе, между нами воцарилось какое-то оглушительное молчание. Когда мы прибыли домой и Ирена припарковала джип, я остался сидеть в машине.

– Ты не поможешь мне добраться до комнаты? Я сама не справлюсь.

Площадка для джипа находилась выше дома. Спускаясь вниз, Ирена сначала опиралась на мою правую руку, потом мне пришлось вести ее, обхватив обеими руками. Лестница в доме была крутой и узкой. Ирена сказала, что бывает вынуждена подниматься по ней на четвереньках, как собака, поэтому я могу отнести ее на руках, как собачонку. Взяв Ирену на руки, я отнес ее наверх и уложил на кровать.

– Извини, – сказала она, – не рассчитала силы. Когда я все делаю спокойно и медленно, то справляюсь сама. Но у меня так не получается. Не могу рассчитать силы, тогда ноги отказывают, а иногда и голова.

Пододвинув стул, я подсел к кровати.

– Что с тобой?

– Мой храбрый рыцарь, – улыбнулась она. – Ничего такого, от чего ты меня можешь спасти. Позволь мне немного поспать.

Она закрыла глаза. Ее дыхание стало ровным, веки иногда подрагивали, порой она проводила рукой по животу, в уголках губ появлялась слюна. От нее пахло болезнью, но не так, как пахли мои дети, когда она болели детскими болезнями, или у них случался грипп, простуда, или они мучились животиками. Запах Ирены был резким, чужим, отталкивающим.

Зачем я все еще оставался здесь? Я узнал то, что хотел узнать. Она даже высказала сожаление, что тогда использовала меня, – чего ж еще?

Тихонько встав, я вышел из комнаты и из дома, спустился на берег. На моле лежали мои вещи, в застежке дорожной сумки торчала записка. Марк приезжал утром, потому что днем и вечером у него дела; меня он не застал и забрать не смог, но привез мои вещи.

Я опять сел на скамейку под навесом нижнего дома. Пока я сидел у постели Ирены, сгустились облака. Будет дождь? Мне стало холодно, я принес старое одеяло. Опять сижу, зябну, кутаюсь в старое одеяло – у меня было чувство, будто время замерло и я вместе с ним.

Нет, Ирена не жила бы здесь и не жила бы так, если бы лишила кого-то денег. А доброго имени? Если она нанесла ущерб чьей-то репутации и это не вызвало газетной шумихи, то случай не так уж тяжел. Лишила жизни? Об этом тоже написали бы в газетах. Неужели она совершила идеальное убийство? Она, Ирена?

Я никогда не испытывал желания кого-нибудь убить – ни конкурентов, ни противников, ни растлителей детей, ни детоубийц, ни Пиночета, ни Ким Чен Ира. Не то чтобы я так высоко ценил жизнь. Она остается для меня загадкой. Можно ли вообще правильно оценить потерю, не ведая об утрате? Но я питал отвращение к насилию, а бить или резать человека до смерти – просто мерзко и гнусно. Бросить бомбу с большого расстояния, которая разнесет людей на куски, не менее гнусно, чем бить или резать человека. Пожалуй, даже еще гнуснее: ведь такое насилие свободно от любых эмоций или запретов, которые обусловлены человеческой близостью.

Мне никогда не доводилось сталкиваться с убийцами. Наша юридическая фирма не занимается уголовными делами. Но я вообще не мог представить себе Ирену убийцей. Она умела владеть собой, умела добиться своего. Мне не приходила в голову ни одна из причин, способных толкнуть ее на убийство. Если ее второй мужчина, так же как и первый, видел в ней всего лишь трофей, если следующий любовник вновь использовал ее, если отвергнутый начальник унизил ее, если сосед приставал к ней в подъезде – со всем этим Ирена сумела бы справиться. Если бы на Ирену напали, если бы она стала защищаться и нападающий поплатился жизнью, то ей было бы не в чем себя винить. Тогда что же она имела в виду?

Похоже, я повторял давнюю ошибку. Тогда мне казалось, будто я знаю ее, хотя ничего не знал. Наша близость существовала лишь в моем воображении. И вот мне вновь кажется, будто я опять смогу залезть в ее голову, ее душу. Будто мы близки с ней. Почему? Лишь потому, что она вошла в мою жизнь голой? С картины?

Встав, я сложил одеяло, поднялся в дом на холме, зашел на кухню. Отыскал в стенном шкафу спагетти, жестянку с томатами, баночку оливок, а в отделении для пряностей – анчоусы и каперсы. С непривычки готовить было нелегко, но я не спешил. Когда я услышал, что Ирена встала и пошла к лестнице, стол был уже накрыт и еда готова. Я помог ей спуститься вниз, усадил за стол, положил в тарелку спагетти. Она взглянула на меня, я преисполнился гордостью, а она, заметив мою гордость, улыбнулась: