Бернхард Шлинк - Женщина на лестнице

– Куда ты пропала? Я искал тебя, искал все эти годы.

Увидев нас, он отпустил Ирену, подошел к двери, распахнул ее и гаркнул на нас:

– Вон отсюда!

Ирена рассмеялась:

– Садитесь за стол. Завтрак сейчас будет готов.

Похоже, она наслаждалась происходящим, объятием Швинда, вспышкой его гнева, повисшим на кухне напряжением.

– Зачем нам здесь оставаться? Поедем отсюда, баркас ждет. Позавтракать можно в Рок-Харборе, а из Сиднея полетим ночным рейсом в Нью-Йорк, к открытию моей выставки как раз успеем. Помнишь, как мы мечтали о большой выставке в музее Метрополитен?

Ирена кивнула.

– Мы мечтали об открытии. О том, как выступающие станут называть мои полотна шедеврами, публика будет восторгаться ими. Мы мечтали, как пойдем с выставки через Центральный парк, как проведем ночь в отеле с шампанским, огромной ванной, широченной кроватью и видом на город. Наконец-то мечта исполнится.

Ирена улыбалась, приветливо, весело и отчужденно.

– Звучит заманчиво.

Гундлах не выдержал:

– Чепуха! Ваша первая большая выставка в Нью-Йорке состоялась много лет тому назад. Вот о ней вы, пожалуй, еще мечтали. А о выставках в Берлине или Токио и о нынешней выставке в Нью-Йорке вы уже не мечтали. Вы вообще еще способны мечтать? Один из коллег сравнивает вас с калькулятором, вы расчетливо играете с публикой, арт-рынком и ценами. Я деловой человек, у меня с этим нет проблем. Но вам не стоит рассказывать Ирене сказки!

Швинд не сводил глаз с Ирены. Это был тот детский, доверчивый взгляд, который запомнился мне тогда.

– Ты не была ни на одной моей выставке, ни ты сама, ни твой портрет. В Нью-Йорке на следующей неделе будет первая выставка, где все встанет на свои места.

– Первая выставка, где все встанет на свои места! – передразнил Швинда Гундлах. – Вам нужна только картина, больше ничего.

– Что он болтает? – Швинд посмотрел на Ирену, словно услышав бред сумасшедшего. – Я разговаривал с директором Художественной галереи, объяснил ему, что ты долгое время хранила картину у себя и что я понимаю – без твоего согласия не получится увезти картину в Нью-Йорк. Но какое ему до этого дело? – Он кивнул на Гундлаха.

Не успел Гундлах ответить Швинду, как Ирена напомнила о завтраке:

– Кофе горячий, ветчина остывает, яйца еще нужно разбить в сковородку. – Обращаясь ко мне, она сказала: – Позовешь пилота? И спроси Марка, зайдет ли он выпить кофе.

Когда я вернулся с пилотом и Марком, на кухне установилось перемирие. Гундлах не перебивал Швинда, пока тот говорил Ирене о своих абстрактных полотнах, а Швинд не мешал Гундлаху рассказывать о том, как он распорядился о преемниках своего концерна. Ирена восседала между ними и над нами (над пилотом, Марком и мной), вспоминавшими о своей первой в жизни сигарете. За то время, пока я был здесь, я ни разу не видел Ирену такой оживленной, сияющей, красивой. Сколько продержится эта кокаиновая эйфория?

После завтрака Марк уплыл на баркасе. Мы с Иреной взялись доставить Швинда в Рок-Харбор, когда тот захочет уехать. Пилот предложил отвезти его на вертолете, но Гундлах накинулся на него: дескать, пилот не должен своевольничать, его дело – держать вертолет наготове для того, кто его арендовал.

Потом Гундлах обвел взглядом присутствующих:

– Давайте поговорим как разумные люди. Последним законным владельцем картины являюсь я. Вы, Швинд, якобы приобрели у меня картину, но каким образом? На основании договора? Этот договор недействителен. Да и где он вообще? Вы не сможете предъявить его на суде, иначе прочтете в газетах, что обменяли картину на женщину, ибо картина значила для вас больше, чем эта женщина. Вы…

– Газеты кормятся у меня с руки. Я сумею преподнести историю так, что люди станут костерить вас, а не меня. Договор… Да, он не соответствовал общепринятым нормам морали, теперь я это знаю, но знаю также, что полученное на основании такого договора нельзя потребовать обратно. Вы передали мне картину в вашем доме…

– Передал? Вплоть до похищения картина находилась на моей территории – в руках моего камердинера, процесс передачи не был завершен. Передача не состоялась, ибо машиной, куда поместили картину, владели уже не вы, а похититель – точнее, как теперь выяснилось, похитительница, которой помогал сообщник.

– Если вы считаете, что картина до сих пор принадлежит вам, то почему вы не заявили о пропаже? Почему картина не значится в «Реестре пропавших произведений искусства»?

– Почему не заявил о пропаже? Потому что уже тогда подозревал, что картину похитила Ирена, и не хотел навредить ей.

– Чем же занесение картины в реестр могло навредить Ирене? А если вы не хотели навредить ей тогда, то почему готовы сделать это теперь?

– Я не хочу ей навредить. Она лишь должна объяснить в Художественной галерее, что это моя картина. Пусть она даже остается пока в галерее. Вы можете получить картину во временное пользование для своей выставки. – Гундлах повернулся к Ирене. – Ты должна положить конец этой неразберихе!

Он обиженно смотрел на нее, и я вдруг понял, что именно так важно для него. Конечно, важны и картина, и деньги, но все-таки важнее другое. Он не мог вынести превосходства смеющейся над ним Ирены: такое же превосходство она продемонстрировала тогда, когда она ушла от него, а он не сумел ее вернуть. Вероятно, он уже тогда почувствовал, что эта женщина ему не по силам, поскольку он не мог сломить ее упрямство, сопротивление и отказ. Ирена стала главным поражением всей его жизни, и теперь он явился взять реванш.

Гундлах рассмеялся. Это был отвратительный, издевательский смех.

– Хорошо, давайте еще раз, все по порядку. Если договор до сих пор у него, – Гундлах кивнул в мою сторону, – черта с два он его предъявит. Адвокаты таких договоров не составляют даже по молодости лет, а уж в зрелые годы ни один адвокат не признается, что некогда составил нечто подобное. Нет, Швинд, договор вам не поможет. Если вы рассчитываете на Ирену в качестве свидетельницы, то она вам тоже не поможет. Ты ведь не пойдешь на суд свидетельницей, Ирена? Ты ведь…

– Это правда. В суд я не пойду. – Она встала. – Картина…

Но Гундлах не намерен был никому уступать свой триумф.

– Ты объявлена в розыск в Германии, тебя бы разыскивали и здесь, если бы знали, что ты находишься в Австралии. Не знаю, почему тебя никто до сих пор не опознал. Потому что тебя ни разу не арестовывали и ты не проходила процедуру установления личности? Потому что у полиции нет хорошей фотографии, только снимок с дорожного радара, где у тебя крашеные волосы, темные очки и лицо опущено? Но я узнал тебя даже по этому снимку на разыскном плакате, а значит, если ты появишься на людях опять, тебя узнают и другие.