Филиппа Грегори - Дочь кардинала

– Я не могу, – слабо возражаю я. – Правда, миледи мать, не могу. Дело не в том, что я не хочу или что осмелюсь ослушаться вашего приказа или веления отца, но я просто не могу этого делать. У меня подгибаются колени, не давая мне идти следом за ней. Я не могу есть, когда она смотрит на меня.

И тогда мать поворачивается ко мне своим каменно-неподвижным лицом.

– Ты происходишь из знатной семьи, – напоминает мне она. – Твой отец пошел на огромный риск ради благополучия этой семьи и ради блага твоей сестры. Изабелле очень повезло, что он счел ее достойной таких усилий. Сейчас мы можем находиться в несколько стесненных обстоятельствах, но это не навсегда. Ты должна показать отцу, что ты тоже стоишь того, чтобы ради тебя предпринимались усилия. Ты должна будешь дорасти до своего призвания, Анна, сейчас тебе нельзя быть слабой или больной. Ты была рождена, чтобы стать великой женщиной, девочка, – так стань же ею.

Она видит, что я бледна и дрожу.

– Да взбодрись же! – резко произносит она. – Мы отвезем в замок Уорик твою сестру, чтобы она могла там родить. Там нам всем будет легче, и мы сможем отдохнуть от двора по меньшей мере четыре месяца. Здесь никому из нас нет радости, Анна. Мне сейчас так же тяжело, как и тебе, и я постараюсь оставаться с тобой в замке Уорик столько, сколько смогу.

Мне казалось, что мы должны ощущать облегчение с каждой милей, которая отдаляла нас от двора, но через пару недель после того, как мы приехали в замок, отец прислал своего камердинера с известием о том, что он желает видеть своих дочерей у себя в кабинете. Когда мы входим в кабинет отца, Изабелла тяжело опирается о мою руку, второй придерживая свой увеличившийся живот, словно напоминая всем, кто мог по случайности забыть, что она носит под сердцем дитя наследника короля Англии, рождение которого ожидается вот уже в следующем месяце.

Отец сидит в своем резном кресле, высокое изголовье которого украшает золоченый барельеф с изображением фамильного герба, медведя и копья. Когда мы входим, он поднимает голову и указывает на меня своим пером для письма:

– А, ты мне не нужна.

– Отец?

– Отойди в сторонку.

Изабелла быстро отпускает меня и выпрямляется почти без усилий, и я отхожу назад, в глубь комнаты, и становлюсь возле стены, касаясь убранными за спину руками складок ткани, которая прикрывает декоративные панелей. Мне остается только ждать, пока меня не позовут присоединиться к разговору.

– Я открою тебе секрет, Изабелла, – тем временем говорил отец. – Твой муж, герцог, и я собираемся присоединиться к королю Эдуарду в его походе во усмирение бунта в Линкольншире. Мы отправимся к нему, чтобы продемонстрировать свою преданность.

Изабелла что-то произносит в ответ. Я не слышу, что она говорит, и, конечно же, это не имеет ни малейшего значения, равно как и мое мнение: так решили мужчины, и так все и будет, независимо от чьего-либо мнения.

– Когда король выстроит своих людей на поле сражения, мы нападем на него, – прямо заявил отец. – Если он поставит нас позади себя, мы нападем на него сзади. Если он отправит Джорджа в одно крыло, а меня во второе, мы помчимся навстречу и нападем с двух сторон. Наши силы превосходят силы короля, и в этот раз мы пленных брать не станем. В этот раз я не стану проявлять милость и искать с ним компромисса. Король не переживет этой битвы. Все будет кончено на поле боя. Он уже покойник. Я убью его собственным мечом или даже собственными руками, если до этого дойдет.

Я закрываю глаза. Это самое худшее из того, что могло произойти. До меня доносится приглушенное восклицание Изабеллы:

– Отец!

– Он не король, борющийся за интересы Англии, он радеет только за интересы Риверсов, – продолжает он. – Он под каблуком у своей жены. Мы рисковали своими жизнями не для того, чтобы отдать власть Риверсам и посадить их ребенка на трон. Я не для того бросал к его ногам свою удачу и свою жизнь, чтобы смотреть, как эта королева кутается в не принадлежащие ей шелка и бархат, отороченные принадлежащими тебе горностаями. – Скрипит кресло, и отец встает на ноги, отталкивает его от себя и обходит стол, направляясь к Изабелле. Не обращая внимания на выпирающий живот, Изабелла преклоняет перед ним колени. – Я делаю это ради тебя, – тихо говорит он. – Я сделаю тебя королевой Англии, и если ребенок, которого ты носишь под сердцем, окажется сыном, то он станет наследником престола, королевским принцем и будущим королем.

– Я буду молиться за тебя, – произносит Изабелла почти беззвучно. – И за моего мужа.

– Ты сделаешь так, что моя кровь и мое имя воцарятся на престоле, – удовлетворенно заявляет отец. – Эдуард превратился в ленивого глупца. Он доверяет нам, а мы его предадим, и он падет на поле боя, как и его отец, тоже глупец. Ну же, дитя, встань! – Он берет ее под руки и резко поднимает, затем кивает мне и говорит: – Береги сестру. В ее чреве – надежда всей нашей семьи. Возможно, она носит под сердцем будущего короля Англии. – Он расцеловывает Изабеллу в обе щеки. – В следующий раз, когда мы встретимся, ты будешь уже королевой Англии, и я преклоню перед тобой колени, – смеется он. – Только подумай: я преклоню перед тобой колени, Изабелла!

Весь наш дом отправляется в часовню помолиться о победе для отца. Все думают, что он отправляется в бой против повстанцев на стороне короля, и молятся, не понимая той опасности, в которой он сейчас находится, как рискует, бросая вызов королю Англии в его собственном королевстве. Но отец хорошо подготовился: весь Линкольншир превратился в один большой повстанческий лагерь, а один из его людей заронил в людских умах недовольство неразумным правлением короля и тем, что он внемлет дурным советчикам. У Джорджа уже есть собственная армия, которая присягнула ему и пойдет за ним следом, что бы он ни задумал. Однако фортуна – особа переменчивая, а Эдуард всегда был прекрасным тактиком. Мы днем и ночью молимся о том, чтобы отцу сопутствовала удача, и терпеливо ждем новостей.

Мы с Изабеллой пребываем в ее покоях. Изабелла отдыхает на постели, жалуясь на боль в животе.

– Боль какая-то тянущая, – жалуется она. – Как будто я объелась.

– Так, может быть, ты и объелась, – отвечаю я, не проявив должного сочувствия.

В ответ она корчит рожицу.

– У меня срок уже почти восемь месяцев, – грустно возражает она. – И если бы отец не ушел в поход, то мне уже на следующей неделе надо было бы начинать готовиться к родам. Мне казалось, что моя родная сестра могла быть ко мне чуть добрее.

Я стискиваю зубы.

– Да, – говорю я, – прости меня. Сейчас я позову прислугу. Мне сказать матери, что тебе нехорошо?

– Нет, – отвечает она. – Не стоит. Скорее всего, я и правда переела. У меня в животе совсем не осталось места, и всякий раз, когда ребенок двигается, мне тяжело дышать. – Вдруг она поворачивает голову: – А что там за шум?