Джеймс Клавелл - Гайдзин. Том 1

– Его подташнивает, и он как в дурмане, – ответил Бабкотт, провожая ее назад по коридору и вниз, в операционную, где находились палаты для больных. – Температура и пульс у него подскочили немного, но иного, разумеется, трудно было ожидать. Я дал ему наркотик, чтобы унять боль, но он крепкий молодой человек, и все должно быть в порядке.

Когда она побывала у Малкольма в первый раз, мертвенная бледность его черт поразила ее, а стоявшее кругом зловоние вызвало непреодолимое отвращение. Ей никогда раньше не доводилось бывать в больнице, или операционной комнате, или в настоящей больничной палате. Помимо чтения статей в парижских газетах и журналах о смерти, болезнях, о волнах чумы и других смертельных заболеваний – кори, оспы, тифа, холеры, пневмонии, менингита, коклюша, скарлатины и прочих, – которые время от времени прокатывались по Парижу, Лиону, другим городам, большим и малым, она не сталкивалась с болезнью лицом к лицу. Здоровье у нее всегда было отменное; ее дядя, тетя и брат были в равной степени благословенны.

Дрожа всем телом, она коснулась рукой его лба, убрав с лица намокшие от пота волосы, но не в силах вынести тяжелый смрад, окружавший его кровать, тут же отпрянула и торопливо вышла.

В соседней комнате спокойно спал Тайрер. К ее громадному облегчению здесь не пахло. Она подумала, каким приятным было во сне его лицо, тогда как лицо Малкольма выражало муку.

– Филип спас мне жизнь, доктор, – сказала она. – После мистера… мистера Кентербери я была… мне… я… меня парализовало, а Филип, он встал со своей лошадью на пути убийцы и дал мне время спастись. Я была… я не могу описать, как ужасно…

– Как выглядел тот человек? Вы могли бы узнать его?

– Не знаю, это был просто туземец, кажется, совсем молодой, но я, право, не знаю, определить их возраст так трудно, а он был… был первым, которого я увидела так близко. Он был одет в кимоно, за поясом торчал короткий меч, а длинный, весь в крови и снова поднятый, чтобы… – Ее глаза наполнились слезами.

Бабкотт успокоил ее, проводил в отведенную ей комнату, дал чаю с каплей лауданума и пообещал разбудить сразу же, как только Струан проснется.

И вот теперь он проснулся, думала она, чувствуя, как ноги наливаются свинцом, к горлу подступает тошнота, голову начинает ломить и ее наполняют мерзкие картины. Я жалею, что приехала; Анри Сератар советовал мне подождать до завтра, капитан Марлоу был против этой поездки, все были против, так почему же я так страстно умоляла адмирала отпустить меня? Не знаю. Ведь мы всего лишь добрые друзья, мы не любовники, и не помолвлены, и не…

Или я начинаю любить его? Или мною руководила одна только бравада, стремление сыграть роль до конца, потому что весь этот ужасный день так похож на мелодраму Дюма, и не было на самом деле ни кошмара на дороге, ни бурлящего Поселения, ни записки Малкольма, которую принесли на закате: «Пожалуйста, приезжайте и навестите меня сразу, как только сможете», написанной доктором по его просьбе. И я была не настоящая, я просто актриса, играющая роль героини в какой-то пьесе…

Бабкотт остановился.

– Вот мы и пришли. Вы найдете его изрядно утомленным, мадемуазель. Я зайду на секунду, чтобы убедиться, что с ним все в порядке, потом оставлю вас наедине на минуту или две. Он может впасть в забытье из-за наркотика, но вы не волнуйтесь. Если я вам понадоблюсь, я буду в операционной, это соседняя комната. Не переутомляйте его и не переутомляйтесь сами, и главное – ни о чем не тревожьтесь. Не забывайте, что вам сегодня тоже здорово досталось.

Она собралась с духом, изобразила на лице улыбку и вошла в комнату за ним следом.

– Хеллоу, Малкольм, мон шер .

– Хеллоу. – Струан был очень бледен, лицо его постарело, но взгляд очистился и просветлел.

Доктор с приятной улыбкой произнес несколько ничего не значащих фраз, прищурившись, внимательно посмотрел на него, быстро взял пульс, потрогал лоб, слегка кивнул в ответ каким-то своим мыслям, сказал, что состояние больного не внушает опасений, и вышел.

– Вы так прекрасны, – проговорил Струан, его обычно задорный голос звучал теперь чуть слышно. Он чувствовал себя странно: словно плыл куда-то и вместе с тем был накрепко прибит к кровати и влажному от пота соломенному матрацу.

Она подошла ближе. Тошнотворный запах никуда не исчез, как ни старалась она не замечать его.

– Как вы себя чувствуете? Мне так жаль, что вы ранены.

– Йосс, – ответил он, употребив китайское слово, которое означало неудачу, удачу и волю богов. – Вы так прекрасны.

– Ах, cheri , как бы я хотела, чтобы этого никогда не случилось, я так корю себя за то, что попросила вас об этой прогулке верхом. И зачем мне вообще захотелось увидеть эти Японии.

– Йосс. Сегодня… сегодня уже следующий день, не так ли?

– Да, нападение произошло вчера днем.

Ему казалось, что его мозг лишь с большим трудом способен переводить ее слова в понятную для него форму; столь же трудно было и ему самому составлять слова и произносить их. А ей приходилось все сильнее напрягать волю, чтобы остаться.

– Вчера? Будто целая жизнь прошла. Вы видели Филипа?

– Да, да я была у него вчера вечером, но он спал. Я зайду к нему сразу, как выйду от вас, cheri . Вообще-то мне уже пора, доктор сказал, чтобы я не утомляла вас.

– Нет, не уходите пока, пожалуйста. Послушайте, Анжелика, я не знаю, когда я… когда я буду готов к путешествию, поэтому… – Он почувствовал острую резь в животе, его глаза закрылись на мгновение, но боль отпустила его. Когда ее лицо снова возникло перед ним, он прочел на нем страх, но неправильно истолковал его. – Не волнуйтесь, Макфей позаботится, чтобы вас со… сопроводили назад в Гонконг в целости и сохранности, поэтому прошу вас, не волнуйтесь.

– Спасибо, Малкольм, да, я думаю, мне так и нужно сделать. Я отправлюсь туда завтра или через день. – Она увидела его мгновенное разочарование и торопливо добавила: – Разумеется, вы к этому времени будете чувствовать себя лучше и мы сможем поехать вместе, ах да, Анри Сератар передает свои соболезнования…

Она в ужасе замолчала, увидев, как его лицо искривилось от приступа дикой боли. Он попытался согнуться пополам, но не смог, внутренности его сжались, стараясь изгнать из тела тошнотворный яд эфира, который словно напитал собой все поры, каждую клеточку мозга, но все усилия были напрасны: желудок и кишечник уже опустели от всего, что только могло там находиться – каждый спазм отзывался невыносимой резью в швах, каждый новый приступ кашля надрывал их чуть больше, чем предыдущий, и только малое количество зловонной жидкости изошло из него после всех этих адских мук.

В панике она метнулась к двери, чтобы бежать за доктором, и принялась лихорадочно шарить по ней, отыскивая ручку.