Николя Барро - Однажды вечером в Париже

Но она становилась все упрямей, все строптивей, вдобавок была в плену предрассудков относительно американцев, она не соглашалась даже недолго пожить в большом городе и все чаще уезжала кататься верхом, прогулки становились все дольше, и в конце концов обидчивый и деликатный Аллан сбежал.

– Понимаете, Аллэн, это решение далось мне нелегко. Но я вырос в таких местах, где никаких лошадей не было, я понятия не имел, как к ней подступиться, такой громадине с длинными желтыми зубами… Лошади внушали мне ужас, Аллэн. – Он передернул плечами. – И вообще, дело было не только в лошадях. Уже утром, за завтраком, все начиналось… Понимаете, я не мог спокойно почитать газеты – она трещала без умолку о каких-то арабских жеребцах, которые были ей нужны, чтобы покрыть кобылу. Кобылу звали Флер. Ух, зверюга… С первого взгляда невзлюбила меня, я понял это по ее хитрющим глазам. И страшно ревновала ко мне Элен. Однажды я по неосторожности подошел к чертовой Флер сзади – лягнула! Вот прямо сюда копытом. – Аллан прижал руку к животу и болезненно скривился.

Звезды не благоприятствовали Элен и Аллану, и случилось то, что должно было случиться. Они оставались вместе, но каждый жил своей жизнью, они все больше отдалялись друг от друга, причем в буквальном смысле слова. А под конец их разделял Атлантический океан, и не только: им стало не о чем говорить друг с другом.

Когда Меле было уже восемь лет, ее отец однажды зашел в Бэттери-парк на Манхэттене, сел на скамейку – сидел и рассеянно смотрел на воды Гудзона. И там, на этой скамейке, овеваемой свежим весенним ветром, с ним заговорила очень словоохотливая молодая женщина. Как вскоре выяснилось, она преподавала литературу в Колумбийском университете в Нью-Йорке и, что было просто замечательно, питала глубокое отвращение к лошадям. Вообще, сказала она, природа в слишком больших количествах ее нервирует, тут они с Алланом мигом нашли общий язык. Разговаривая и смеясь, они вместе вышли из парка, направились дальше по улицам Манхэттена, и Аллан, который за годы жизни с бессловесной лошадницей почти разучился разговаривать с людьми, сделал чудесное открытие: все что угодно обретает новизну и свежесть, если рассказываешь об этом молодой красивой женщине, чей интерес, казалось, был неиссякаем.

Возбуждение и раскаяние сменяли друг друга, в конце концов победило возбуждение – ума и тела. Аллан Вуд оставил Элен, с которой они, кстати, не состояли в официальном браке, и женился на Люсинде. Она была на тринадцать лет моложе Аллана. Вскоре у них родился сын.

Элен пришла в неописуемую ярость. Встряхивая каштановой гривой, она злобно поклялась, что не увидится с ним никогда в жизни. И уехала на несколько месяцев в Индию, где удалилась в один из ашрамов. Мелу отдали в интернат, но Элен успела привить дочери ненависть к предателю-отцу.

Аллан Вуд с виноватой улыбкой опустил глаза, добравшись до конца своей истории.

– Конечно, все это было не очень-то красиво, – сказал он. – Но, знаете, друг мой, постарев, начинаешь больше размышлять о жизни и однажды постигаешь, что она длится совсем не так долго, как тебе казалось раньше, и осознаешь, что это поистине дар небес – если ты можешь разделить жизнь с молодой подругой… снова насладиться той беспечностью и легкостью, которые сам за долгие годы растерял, но о которых никогда не переставал мечтать.

Я кивнул. До поры до времени эти мысли не находили во мне отклика.

Аллан Вуд остался верен своей теории о даре небес. Несколько лет назад он расстался с преподавательницей литературы. Теперь он был женат в третий раз.

– И вы думаете, Мела, то есть Мелани, может быть, и есть женщина в красном плаще? – спросил я, чувствуя, как засосало вдруг под ложечкой.

– Я считаю, что это не исключено. Мела всегда отличалась большой импульсивностью. Должно быть, она узнала, что я прилетел в Париж и снимаю картину в вашем кинотеатре. Вот она и удрала.

– Но… Откуда же… То есть каким образом…

Аллан Вуд высоко поднял брови:

– Все газеты писали, что картину я буду снимать в Париже, в «Синема парадиз».

От волнения я задергался, с ужасом вспомнив, о чем разливался соловьем в интервью, которое дал Анри Патиссу, – я же говорил, в каком я восхищении от Аллана Вуда, и какой он удивительно симпатичный человек, и что с самой первой встречи с ним я почувствовал, что беседую с добрым другом.

«Аллан и Ален – лучшие друзья!» – озаглавил журналист ту статейку и был безумно горд, что заглавие получилось с намеком на известный кинофильм [31].

Если разобраться, Мелани действительно исчезла, скрылась с горизонта моей жизни именно в тот момент, когда на нем появился Аллан Вуд. Сотни мыслей разом пронеслись в моем мозгу. Имя и возраст те же! Красивые карие глаза – да, и у моей Мелани такие! А вроде бы Аллан Вуд что-то говорил раньше, в тот первый вечер, и о прямой осанке, о походке, как у балерины. Я лихорадочно искал в памяти: что еще совпадает? И спросил:

– А волосы? У нее темно-русые волосы, цвета карамели?

Аллан Вуд призадумался.

– Э-э… Да ведь женщины, они, знаете… – сказал он. – Они любят менять цвет волос. В детстве волосы у Мелы были каштановые, как у ее матери. Потом вдруг стали черными. Когда я видел ее последний раз, она была блондинкой, то есть у нее были волосы не совсем цвета карамели. – Он улыбнулся. – А вы превосходно замечаете детали, Аллэн. Я подумал об этом, когда вы рассказывали о вашем списке фактов. Знаете, мне тогда еще одна вещь бросилась в глаза. Вы сказали, Мелани вам говорила, что ее мать не носила украшений. Так вот Элен тоже не носила. «Моя привлекательность другого рода, моя нежная кожа не выносит ничего металлического» – вот буквально ее слова. Я-то хотел подарить ей браслет. – Он усмехнулся. – Понятное дело, обручальное кольцо она бы согласилась носить, уж это точно. – Он задумчиво покрутил в бокале соломинкой. – Она ведь через несколько лет вышла замуж. Но, насколько мне известно, они вскоре разругались, и детей в том браке не было.

Я вспомнил про кольцо с розочками на руке у Мелани и вдруг засомневался. Мелани же сказала, что это кольцо – память о ее матери. Покойной матери!

– А Элен жива? Вы это знаете? – спросил я, боясь услышать ответ.

Аллан Вуд вздохнул и горестно покачал головой:

– Она была такая упрямица. В шестьдесят с лишним ей вздумалось оседлать норовистого жеребца и пуститься вскачь. – Он нахмурился, а у меня отлегло от сердца, но после пережитого волнения все поплыло перед глазами.

Итак, все сошлось. Мать Мелани скончалась, Мелани носит кольцо Элен – единственную вещь, которая у нее осталась в память о матери. У нее нет ни сестер, ни братьев. И то, что она ни словом не обмолвилась об отце, меня уже не удивляло, потому что теперь я знал, по какой причине она молчала.