Андре Моруа - Земля обетованная

– Я понимаю, – ответил Ларивьер, – но не советовал бы вам спешить. Патрон не любит новые лица и новые интерьеры.

Клер с легким раздражением следила за Роландой, которая увлекла Ларрака в дальний уголок гостиной; наклонившись к нему, она рассказывала какие-то истории, а он громко смеялся. К счастью, она довольно скоро ушла. Сибилла и ее муж воспользовались этим, чтобы, в свою очередь, попросить разрешения удалиться.

– Ну конечно идите, голубки! – величественно-отеческим тоном сказал Ларрак. – И постарайтесь не слишком скучать наедине!

Оставшись вдвоем с Клер, он обнял ее с каким-то особенным пылом.

Сибилла приехала на завод с просьбой подтянуть тормоза ее автомобиля, а сама вошла в кабинет Ларивьера:

– Простите за беспокойство, Франсуа! Я хотела узнать, слышали ли вы последние новости. Меня они ужасно встревожили.

Было начало марта 1918 года. Война шла уже три с половиной года, и никто не рисковал делать долгосрочные прогнозы: сможет ли она закончиться победой Франции. Оптимисты утверждали, что при поддержке американских дивизий решительное наступление станет возможным в 1919 году; пессимисты, напротив, опасались полного разгрома, и весенняя кампания как будто подтверждала их страхи. Германские войска нанесли удар на стыке двух армий, французской и британской, и вернули себе прежние позиции. Фронт армии Гофа был смят. [77]Французам пришлось срочно затыкать своими дивизиями Амьенскую брешь.

– Я узнала от одного из товарищей Роже, приехавшего вчера в Париж, – сказала Сибилла, – что он находился в резерве, в тылу близ Реймса, и что его полк внезапно куда-то перебросили… С другой стороны, рассказывают, что Северный вокзал забит беженцами из района Абвиль – Амьен… Как вы думаете, мы выстоим?

– Да, надеюсь. Сегодня утром патрон звонил военному министру; военные утверждают, что владеют ситуацией, впрочем военные всегда утверждают, что все идет согласно их планам. Однако за последние два дня линия обороны, кажется, действительно стабилизировалась.

Поколебавшись, он добавил:

– Простите меня, Сибилла, если я затрону в такой момент другую тему, но, раз уж мне представилась возможность увидеться с вами наедине, я хотел бы обсудить кое-что касающееся вашей кузины. Мы с вами очень привязаны к ней; мы оба полгода назад приветствовали выбор патрона. Но у меня возникает ощущение – и чем дальше, тем более явственное, – что в их браке не все идет гладко. Не стану утверждать, что быть женой такого человека, как Ларрак, легко, но мне все-таки кажется, что наша дорогая Клер плохо взялась за дело. Я вижу патрона каждый день, с момента его появления на заводе, и нахожу его все более раздражительным, все менее уравновешенным, чем прежде. Мы надеялись, что брак упорядочит его жизнь. Увы, этого не произошло. Теперь его существование ежедневно отравляют мелкие домашние, абсолютно бесполезные ссоры. Так вот, не могли бы вы как-то вразумить Клер? Уверяю вас, положение очень серьезное. Он, конечно, влюблен в нее, но в некоторых случаях вскипает и выходит из себя, а ведь душевное спокойствие человека, облеченного такой ответственностью, очень важно для всех…

– Я вам очень благодарна, Франсуа, что вы об этом заговорили, – ответила Сибилла. – У меня сложилось точно такое же впечатление, и я много раз пыталась предостеречь Клер. Но у нее свои причины для недовольства. Она полагает, что муж недостаточно внимателен к ней, что он не считается с ее вкусами, хочет перевоспитать ее и ничего не делает, чтобы ей понравиться.

– Послушайте, Сибилла, но это же просто глупо! Неужели патрону нечего делать, кроме как стараться понравиться собственной жене! Вы только представьте себе, сколько женщин были бы счастливы броситься в его объятия по первому же знаку!

– Дорогой мой Франсуа, позвольте мне сказать вам, что это чисто мужской ответ. Вы, самцы, с младых ногтей привыкаете к победам над корыстными, тщеславными или сексуально озабоченными женщинами и в результате считаете, что мы должны мириться с жизнью на этом, довольно низменном, уровне. Но с лучшими из нас – которые при этом довольно разборчивы! – такое поведение не проходит. Давайте поговорим, Франсуа, как мужчина с мужчиной, если можно так выразиться. Для меня драма этой пары – Клер – Альбер – драма чисто интимного характера. По некоторым вопросам, которые она мне задает, по всему ее отношению к жизни я вижу, что она не влюблена, напротив, – разочарована, может быть, потому, что он был недостаточно внимателен, недостаточно нежен с ней. У вас, мужчин, сексуальная сторона любви не очень-то связана с чувствами. А вот у нас, женщин, все имеет значение.

– Но я не могу сказать это патрону!

– О, конечно, я понимаю. Я сделаю что смогу, милый Франсуа. Никто больше меня не заинтересован в том, чтобы Клер была счастлива в браке. Кроме того, я ее очень люблю. Да… задача нелегкая… Ах, если бы она родила ребенка, это все уладило бы. Ну… или хотя бы упрочило ее положение.

Диагноз Сибиллы был очень близок к истине. Клер страдала оттого, что муж желал ее, не любя или просто не утруждая себя проявлением хоть каких-то признаков любви. Она была готова понять, что он всецело поглощен войной; она простила бы его, если бы он ради этого жил отшельником у себя на заводе, но не могла простить того, что он требовал от нее любовных объятий, даже не подготовив к ним выражением своих чувств. «Мало того что я для него инструмент удовольствия, – думала она, – но я еще и безликий инструмент. Как говорила новобрачная у Бальзака: „До свадьбы я была личностью; теперь я – вещь“. Чего Альбер ищет в любви? Самого себя. Через мое тело он одержимо добивается какого-то неведомого мне пароксизма…»

Каждый вечер, с приближением того часа, когда нужно было идти в спальню, у Клер начинался приступ говорливости; она непрерывно болтала о пустяках, которые и сама считала бы нелепыми, не будь они для нее единственным средством скрыть страх и помочь, хотя бы мысленно, избежать невыносимых объятий мужа.

– Да помолчи же! – говорил он ей иногда, почти умоляюще. – Помолчи, дорогая!

Но и эта жалобная просьба лишь еще больше убеждала Клер, что в своей погоне за наслаждением он хочет оставаться один на один с самим собой.

Сперва инстинктивно, а затем и сознательно она попыталась уклоняться от этих монотонных игр хотя бы на несколько вечеров в неделю. Например, делала вид, будто увлеклась чтением романа и забыла о времени, и поднималась в спальню к мужу лишь тогда, когда усталость погружала его в сон.

Он никогда не говорил с ней об этом, но очень скоро понял, что это просто хитрость – итальянская забастовка , гневно подумал он, – и, если она задерживалась в гостиной, привык звать ее тоном, не терпящим возражений. Тогда она пошла на другую уловку: внезапно воспылала странным для нее пристрастием к ночным заведениям и попыталась приобщить Ларрака к поздним прогулкам в районе «чрева Парижа» или на Монмартре.