Андре Моруа - Земля обетованная

Клер подняла голову и задумалась. По какому странному совпадению ей попалась на глаза именно эта страница? Значит, так было всегда: юные женщины, их первые сердечные порывы самим законом природы обречены услаждать «стариков-придворных, удостоенных милостей Короля», или богатых промышленников, удостоенных милостей Республики с ее рынками, – и все это вплоть до того дня, когда, «приобщившись ко всему», надев на палец кольцо с бриллиантом, получив во владение дома в Версале, Париже и Бретани, женщине будет дозволено «проявлять благосклонность к молодым людям». «Но мне вовсе не нужны молодые люди! – думала Клер. – От брака я ждала только духовной гармонии супругов, которая предварила и подготовила бы гармонию их тел… Почему бы не попытаться достичь этого с Альбером? Я уверена, что он любит меня, на свой лад конечно, и что в нем, как говорит Ларивьер, есть задатки гения. Мы просто не с того начали». Возле беседки под чьими-то шагами заскрипел гравий. Услышав шуршание садовых грабель, Клер взглянула на наручные часики: «Семь часов!..» Наверняка сейчас весь дом, как и сад, начнет просыпаться. Клер встала и направилась в библиотеку. Там она присела к письменному столу, выдвинула ящик, достала лист бумаги, карандаш. В голове у нее назойливо звучала строка из Самена: «О, музыка, духи, дурман, литература…» [71]

Она посидела, задумчиво покусывая кончик карандаша, и написала:

Клер задумалась. Какую же рифму подобрать к слову «увертюра»? «Та-та́, та-тá, та-та́, та-та́, та-та́-та…» – чем же заполнить эту строчку?

Пока она раздумывала, отворилась дверь и вошел мажордом Оноре. Он застыл от изумления, увидев свою новую хозяйку, еще до восьми утра, в комнате, которую имел все основания считать пустой.

– Мадам уже встали? – наконец спросил он. – Прошу прощения, мадам! Я зашел открыть окна. Мадам еще не завтракали?

– Нет, – ответила она. – Я подожду месье. Благодарю вас, Оноре.

Она разорвала листок, на котором писала стихи, и вернулась в сад. Из окна второго этажа ее окликнул голос:

– Клер!

Она подняла голову. Ларрак, в своей голубой пижаме, смотрел на нее, высунувшись из окна их спальни.

– Боже, какая ты ранняя пташка! А я только что проснулся. Ты не хочешь подняться на минутку?

– Нет, – ответила она. – Лучше спускайтесь сюда, мы позавтракаем на террасе, это будет так приятно.

Он исчез. «Я непременно должна приучить себя говорить ему „ты“ и звать Альбером», – подумала она. Когда он спустился, она ласково встретила его и даже сама протянула губы для поцелуя. Он внимательно взглянул на нее:

– Ты выглядишь так, словно почти не спала: у тебя круги под глазами! Бедная моя девочка! Ну что за причуда – вставать ни свет ни заря! Я даже не слышал, как ты вышла.

– Погода была такая ясная, – ответила она, – а этот сад… он великолепен!

– Согласен, – сказал Ларрак. – Теперь он твой.

Оноре подал завтрак и спросил, какие будут приказания.

– Что ты хочешь делать сегодня, Клеретта? Я думаю, ничего особенного?

– Мне хотелось бы погулять с тобой по парку, – сказала она. – Вот и все. А потом… почитать, погреться на солнышке…

– А может быть, пообедаем где-нибудь в окрестностях? В Рамбуйе, например? Или даже в Дрё? Для разнообразия, а? Нет? Ну, как хочешь. Итак, Оноре, мы обедаем и ужинаем дома вдвоем, мадам и я. Клер, до полудня я, с твоего позволения, немного поработаю: я привез с собой важные документы. А потом мы отправимся на прогулку.

Одетый в серый фланелевый костюм, элегантный, энергичный, он снова стал для нее «патроном», которого она знала прежде и каким приняла сейчас. Когда он, взяв ее под руку, направился к версальскому парку, она сказала:

– Я очень рада, что приехала сюда с вами… с тобой… Мне так нравятся эти места. Я хотела бы подойти к тем ступенчатым оранжереям, над которыми видны только облака. Впервые я увидела их, гуляя с мисс Бринкер, и мне почудилось, будто эти длинные полосы света и тени образуют гигантскую лестницу, ведущую прямо в небо.

Она старалась заставить его оценить красоту мраморных обитателей Версаля, забавные фигурки и причудливо подстриженные деревца, фонтан Швейцарцев, а за ним живописный переход от регулярного парка к природному, чье зеленое лесное марево так выгодно оттеняло творения рук человеческих, застывшие в своем благородном великолепии. Он слушал, гордясь ее красотой и с удовольствием ловя на ходу восхищенные взгляды солдат, но, похоже, думая о другом. Когда они оказались одни под колоннадой Мансара, он попытался обнять ее.

– Осторожно! – воскликнула она. – Нас могут увидеть.

– Ну и что же? – возразил он. – Мы, как-никак, новобрачные. Но ты права, давай дождемся вечера.

Клер разглядывала стоявшую в центре колоннады мраморную группу. Плутон, похищающий Прозерпину. Та умоляюще простирала кверху руки, отворачиваясь от него. «Бесполезно!» – подумала Клер, и эта мысль испортила ей конец прогулки.

За обедом муж прочитал ей целую лекцию о могуществе банков и о собственной финансовой независимости.

– Сила такого человека, как я, – сказал он, – состоит в том, что я ни гроша не должен банкирам. Я создал свою фирму на свои капиталы. С самого начала я вкладывал в это дело все свои заработки. Отсюда многочисленные преимущества. Первое : никакой кризис мне не страшен. Второе : я сам себе хозяин. Третье : мне не приходится делить свой капитал с теми, кто манипулирует деньгами.

Клер была готова одобрить его, даже восхититься им, но все это мало интересовало ее. Она никогда не размышляла о таких вещах, и ей нечего было ответить.

Альбера, привыкшего к непрерывной деятельности, трудно было заставить отдыхать. Часа в три дня, после безуспешной попытки завлечь Клер в спальню «для сиесты», от которой она благоразумно отказалась, он вернулся к своим папкам. А Клер вышла в сад, закрыла глаза и крепко уснула, измученная бессонной ночью. Ей привиделся странный сон, в котором между кустами букса извивалась змея; Клер страшно боялась ее и все же пыталась схватить. На этом она и проснулась, дрожа от леденящего страха.

С тоской ожидала она прихода ночи. Весь вечер она оживленно говорила, описывала Сарразак, своих родителей, мисс Бринкер – словом, изо всех сил старалась развлекать мужа, чтобы как можно дольше удержать его в спокойном полумраке сада, но к десяти часам его охватило такое нетерпение, что ей пришлось уступить.