Андре Моруа - Земля обетованная

Кристиан, лежавший рядом, тоже не мог заснуть. Он пожаловался на озноб. Клер обняла его прохладными руками.

– Милый, да у вас жар! Вам плохо?

– Да, нехорошо. Посмотрите, как у меня воспалились ранки от шипов на пальцах. – И он добавил с грустной улыбкой: – Это месть Афродиты.

В 1944 году Бертран Шмит, живший тогда в Нью-Йорке вместе со своей женой Изабель, получил письмо от профессора Колумбийского университета Чарльза Б. Райта, который просил его о встрече.

«Вам, без сомнения, известно, – писал профессор Райт, – что в следующем месяце в Карнеги-холле состоится вечер памяти французского писателя Кристиана Менетрие, скончавшегося три года тому назад. Миссис Людмила Питоефф [108]будет читать его стихи, Шарль Буайе [109]– одно из „Новых эссе“, а Метрополитен-опера представит один акт из „Мерлина и Вивианы“; мне же, как исследователю творчества Кристиана Менетрие, поручено произнести речь в его честь. К сожалению, я не знал его лично, но мне известно, что вы были его другом. Поэтому я был бы вам очень благодарен, если бы вы согласились принять меня и рассказать о нем».

Бертран ответил ему приглашением на обед. У профессора Райта были седые волосы, но при этом молодые, сияющие глаза и обезоруживающая улыбка. Он прекрасно говорил по-французски, лишь иногда останавливаясь, чтобы подыскать нужное слово. Изабель, которая присутствовала на их встрече, сразу же спросила его:

– Почему вы обратились к моему мужу? Вы ведь знаете, что мадам Менетрие после смерти Кристиана переехала в Соединенные Штаты. Она живет в Нью-Йорке и могла бы сообщить вам о муже куда больше, чем кто-либо другой. Она попросту обидится, если вы не попросите ее об этом.

– Но я постоянно вижусь с миссис Менетрие, – ответил профессор Райт. – Да и вся эта церемония была организована с ее помощью, более того, как я полагаю, по ее инициативе. Это она посоветовала мне обратиться к вам за дополнительной информацией… Впрочем, я намеревался просить вас осветить именно ее роль в их браке. Судя по ее словам, они с Менетрие были необыкновенно дружной парой, и, по-моему, она желает, чтобы я в своей речи особо подчеркнул это обстоятельство. Я, конечно, охотно сделаю это, но мне не хотелось бы допустить неточности. Правда ли, что она была ему преданной женой и прекрасной помощницей?

– Да, – сказал Бертран.

– Нет, – сказала Изабель.

Они ответили одновременно, и профессор Райт удивленно взглянул на того и на другую.

– Я вижу, мне будет нелегко, – сказал он.

– Мне кажется, мы с женой ответили на разные вопросы, – объяснил Бертран. – Моя жена, сказав «нет», имела в виду жизнь четы Менетрие в целом. Я же, сказав «да», думал о последних годах этой пары.

– Здесь необходимо знать всю их историю, – добавила Изабель. – Известна ли профессору Райту биография Клер Менетрие?

– В основных чертах – да, миссис Шмит. Я знаю, что ее maiden name [110]– Клер Форжо, что она дочь генерала, погибшего в битве на Марне, и что ее former husband [111]был создатель автомобилей, вроде американского Форда. Верно?

– Верно, – ответила Изабель. – В то время она считалась в Париже необыкновенной красавицей.

– Не считалась , – поправил Бертран, – а действительно была ею. Она была очень хороша собой. Впрочем, она и сейчас красива.

– И необыкновенно умна, – добавила Изабель, – но ее отличала какая-то неприятная холодность. У нее было мало друзей, да она и не стремилась их иметь; были недоброжелатели, вернее, недоброжелательницы, которых она безжалостно третировала.

– По крайней мере внешне все выглядело именно так, – продолжал Бертран. – Но те, кому выпала удача хоть раз поговорить с ней дружески, в те редкие минуты, когда она сбрасывала с себя броню неприступности, обнаруживали в ней пылкую душу, буйное, почти бальзаковское воображение и, осмелюсь сказать, почти гениальность.

– Впрочем, так о ней судили мужчины, – возразила Изабель, – очарованные ее прекрасными глазами и двусмысленной улыбкой. Что же касается женщин более проницательных…

– Или более ревнивых, – вставил Бертран.

– …то они думали, – подхватила Изабель, – что ее ум, достоинства которого я не отрицаю, маскировал полное неведение в области самых обычных чувств. Ну какую роль может играть в качестве вдохновительницы поэта женщина, не изведавшая материнской любви, сыновней любви, да просто любви как таковой?! В результате Клер наскучила сначала первому, а затем и второму мужу. Альбер Ларрак после этого неудачного опыта вернулся к своей прежней пассии, а Кристиан после десяти лет брака снова начал порхать с ветки на ветку.

Профессор Райт, крайне удивленный горячностью Изабель, повернулся к Бертрану.

– Это правда? – спросил он.

– Наполовину правда, – ответил тот, – но только наполовину. Факт остается фактом: Менетрие, который, по выражению моей жены, порхал с ветки на ветку, в конечном счете всегда возвращался в супружеское гнездо; верно и то, что, когда на них обрушились настоящие несчастья, Клер показала себя мужественной, преданной и в общем, как вы сказали в начале нашей беседы, замечательной женщиной.

На сей раз профессор обратился с тем же вопросом к Изабель:

– Это правда?

– Истинная правда, – ответила она. – Справедливости ради стоит добавить, что с тысяча девятьсот тридцать восьмого года я заметила, что Клер старается – не всегда успешно, но явно – пересилить, перевоспитать себя. В ней чувствовалось меньше горечи, больше человечности, она начала лучше заботиться о сыне, – словом, к тому моменту, когда разразилась война, отношения супругов Менетрие, по мнению всех наших друзей, стали гораздо сердечнее.

– Эта война, – сказал Бертран, – глубоко потрясла Кристиана. В тридцать девятом году многие французские писатели, по разным политическим мотивам, не решались действовать, тогда как Менетрие опубликовал в «Фигаро» серию пламенных и, по моему мнению, прекрасных статей, обличавших нацизм и фашизм. Кроме того, он начал писать свою грандиозную трилогию «Германцы», которая, к несчастью, осталась незавершенной, но которую можно без преувеличения сравнить с «Персами» Эсхила.

– Вполне согласен, – ответил профессор.

– Последствия этих статей легко было предугадать, – продолжал Бертран. – К сороковому году, когда немцы вошли в Париж, их радио ежедневно осыпало проклятиями Кристиана Менетрие как врага народа и грозило ему смертью. Поэтому он был вынужден покинуть Париж. Сначала супруги уехали в Сарразак, к генеральше Форжо, но, поскольку Сарразак остался в оккупированной зоне, им пришлось бежать в Испанию. Оттуда они перебрались в Марокко, и моя жена виделась с ними, когда была в Северной Африке.

– Но почему они не уехали в Америку? – спросил профессор Райт. – Там у Менетрие были друзья и почитатели; мы были бы горды и счастливы принять его у себя.