Ники Пеллегрино - До свидания, Рим

– Просто ведите себя естественно, – напутствовали меня перед съемками. – Смейтесь, веселитесь – как на настоящей вечеринке.

У меня не хватило духу признаться, что я никогда не бывала на вечеринках.

Пока мы ждали, статисты болтали о том, в каких фильмах и с кем из звезд им доводилось сниматься. Время от времени я махала детям рукой, надеясь, что они не слишком досаждают Бетти. Внутри понемногу нарастало волнение. Я понятия не имела, чего ожидать, и не была уверена, что справлюсь.

– Так, начинаем, – раздался мужской голос. – Мы готовы отснять первую сцену. Живо, все по местам.

Под лампами было очень жарко. Я стояла в заднем ряду, держа бубен над головой, и ждала, когда режиссер скомандует: «Мотор!», – как обещала Бетти. За пианино, в окружении других музыкантов, сидел итальянский актер Ренато Рашель. Синьора Ланца со своего места я не видела. Загородив глаза рукой, я пыталась отыскать взглядом Бетти с детьми, но позади камер ничего нельзя было различить.

– Так, – сказал помощник режиссера. – Сначала мы снимем крупным планом бубен. Потом камера отъедет, и мы дадим общий план. Вечеринка в полном разгаре, так что изображайте бурное веселье.

На площадке было очень тесно, но когда зазвучала музыка, я постаралась не ударить в грязь лицом: изо всех сил трясла бубном и даже протанцевала несколько шагов с парнем, которого назначили моим партнером. К концу сцены я едва могла перевести дыхание.

– Еще раз. Больше азарта, больше непосредственности. Помните: это самая классная вечеринка в вашей жизни.

Мы повторяли танец снова и снова, пока его не сняли со всех возможных углов и режиссер не остался доволен. С нас градом катил пот, но едва мы обтерлись полотенцами и поправили прически, как нас вызвали для следующей сцены.

Теперь музыка звучала спокойнее, и мы медленно танцевали на заднем плане, пока Марио и Ренато Рашель беседовали у пианино. Синьор Рашель с трудом выговаривал английские слова, одни и те же реплики приходилось повторять до бесконечности, и Марио хлопал его по спине всякий раз, как им удавалось проиграть сцену без запинки.

– Хорошо, теперь песня синьора Ланца, а потом перерыв на обед, – раздался голос из темноты за камерами.

– Что за песня? – шепотом спросила я у своего партнера.

– Come Dance With Me.

– И он правда будет петь? Мы его услышим?

– Наверное, – пожал плечами парень, как будто эта мысль его нисколько не трогала.

В последней сцене мы, тесно прижавшись друг к другу, сидели на полу у ног синьора Ланца. Когда раздалась команда: «Мотор!» – Марио сразу как-то посерьезнел и выпрямился. А потом он открыл рот и запел. Это была даже не оперная ария, а просто лирическая песня, и все же, прикрыв глаза и покачиваясь под музыку, я ощущала мощь его голоса, слышала, как легко он берет каждую ноту, чувствовала наполняющие его пение радость и красоту.

Когда Марио взял одну из статисток за руку и закружил в танце, мне захотелось оказаться на ее месте. Когда в конце он запел, обращаясь к пожилой женщине, а потом поцеловал ее в лоб, меня охватила зависть. Я позабыла о направленных на нас камерах и больше не пыталась играть. Я действительно была на вечеринке в мастерской римского художника и слушала голос величайшего тенора в мире.

Наверняка песню уже записали на студии в Ватикане, и Марио Ланца мог и не стараться ради нас. Но он был артистом, а мы – публикой. Его голос приводил в восторг и очаровывал, и мы уже не играли, а аплодировали от всей души. Мне бы хотелось повторять эту сцену снова и снова, целый день слушать, покачиваться под музыку и хлопать в ладоши.

Когда я впервые услышала пение Марио, мне показалось, что я узнала его по-настоящему. Этот голос звучал так чисто и сильно, так безупречно…

Я еще не знала тогда, что голос не может сказать о человеке все – даже голос Марио Ланца.

Прислуга, особенно горничные, на вилле Бадольо надолго не задерживалась – из-за детей, конечно, хотя сами они виноваты были меньше всего. Всю жизнь маленьких Ланца окружали люди, готовые исполнить любое их желание, и они к этому привыкли. Если Коллин роняла на пол салфетку, то просто давала знак лакею ее поднять. Если Дэймон забывал журнал с комиксами на другом конце виллы, то без зазрения совести посылал за ним горничную. С детьми обращались, как с маленькими принцами и принцессами, и каждый, кто пытался хоть немного их дисциплинировать, нарывался на неприятности.

С Бетти тоже было нелегко: ее указания зависели от минутных капризов, и список наших обязанностей рос и менялся с каждой неделей. Вскоре в доме появились две собаки, кошка и несколько канареек, и нам пришлось угождать не только детям, но и животным. На черной лестнице и в комнатах прислуги то и дело раздавались приглушенные жалобы, а через пару дней у дверей уже стоял чемодан, и очередная расстроенная горничная с каменным лицом говорила нам «до свидания».

В то утро на кухне стоял такой тарарам, что мы не сомневались, кто уйдет следующим: крики повара наверняка слышала даже Бетти, хотя ни словом о них не обмолвилась.

– Вареные креветки! – гремел он. – Салат без уксуса! Одна-единственная хлебная палочка гриссини! Бифштекс без приправ! И так каждый день! И ради этого я получал образование? Я готовлю нежнейшие ньокки, рагу, от которого в груди замирает сердце! Карузо был бы счастлив попробовать мой ризотто-алле-вонголе! А что просит у меня он? Обезжиренный сыр! Porca miseria! [24]

Когда экономка попыталась его утихомирить, повар с такой силой треснул одной кастрюлей о другую, что испуганная женщина спаслась бегством.

– Обезжиренный сыр! Да где это слыхано?! – кричал он ей вслед.

Повара звали Филиппо Пепе, но все обращались к нему просто Пепе. Никому из нас не хотелось, чтобы он ушел. Внешность у Пепе была яркая: пронзительные темные глаза, слегка крючковатый нос и кудри цвета вороного крыла, выбивающиеся из-под неизменного белого колпака. Ну а завтраки, обеды и ужины в его исполнении считались у прислуги главным событием дня.

Пепе готовил сытную пищу, от которой сил хватало на целый день: ризотто с таким обилием соуса, что капало с ложки, спагетти-алла-карбонара с копченой грудинкой, толстые полые макароны с оссобуко в наваристом бульоне. Каждое утро нас манили на кухню аппетитные запахи, а когда мы собирались вокруг стола, неизменно повисало напряженное молчание: всем не терпелось узнать, что же окажется под крышкой бурлящей на плите кастрюли.

У Пепе вкус даже самых обычных продуктов начинал играть по-новому – понятия не имею, как он этого добивался. Простой томатный соус, немного тертого пармезана, спагетти, приготовленные «альденте», пучок листьев рукколы, и мы съедали все подчистую, собирая каждую капельку соуса куском хрустящего, только что испеченного хлеба. На вилле Бадольо я ела блюда, которых никогда раньше не пробовала: золотистый шафрановый суп со сладковатым мясом моллюсков, домашний хлеб с чесноком и шалфеем. Представляю, каково было сеньору Ланца сознавать, что слуги едят вкуснее и сытнее его самого. Да и повар, похоже, страдал ничуть не меньше хозяина.