Лора Флоранд - Француженки не терпят конкурентов

По-прежнему не сводя с нее глаз, он окунул только что тщательно облизанный ею большой палец в чашку с еще теплым шоколадом и с чувственной медлительностью сам облизал его.

Потом рука его исчезла из поля ее зрения, и она почувствовала, как его ладонь проскользнула под ее брюки, и блуждающие пальцы нащупали клитор. При первом же прикосновении Магали издала стон и, изогнувшись, припала к нему. Ее веки опустились, но его глаза продолжали наблюдение. Она чувствовала на себе их пылающий затуманенный взгляд.

Он крепко прижал палец к ее эротической точке, и почти в ту же секунду она достигла оргазма и в безудержном взрыве эмоций уткнулась лицом в его плечо, вцепившись в него зубами.

И тогда он рассмеялся. Он смеялся в полнейшем счастье обретенной победы. И, прижимая к себе ее содрогающееся в пульсациях тело, он сам сотрясался в приступе первобытного смеха, смеха победителя.

Когда биения тела Магали затихли, Филипп начал раздевать ее. Шелковая блуза, проскользнув по разгоряченному, увлажнившемуся лицу, коснулась пухлых приоткрытых губ, которые уже не нуждались ни в каких соблазняющих и дразнящих ласках, а жаждали сомкнуться на твердой и несгибаемой мужской плоти. Вобрать ее в себя и довести его до состояния такой же полной беспомощности. Оставив на ней бюстгальтер, он проник под кружевную ткань и, слегка пощипывая ее соски, дождался возмущенного вопля, после чего сдвинул вверх тесные чашечки, выпустив на свободу груди.

Снимая с нее брюки, он безжалостно оторвал Магали от себя и поставил на ноги, глядя, как ее груди соблазнительно покачиваются перед его губами. Ему понравились ее черные кружевные трусики. И он также предпочел оставить их на месте.

– Боже, как жаль, что ты сегодня без своих головокружительных каблуков, – прошептал он, сжимая ее увлажнившееся лоно, словно хотел выжать сок из лайма, и когда очередная волна наслаждения сотрясла ее тело, убрал руку с ее поблескивающих трусиков. – Сейчас они оказались бы весьма кстати.

Приложив ладони к внутренней стороне ее бедер, Филипп раздвинул пошире ее ноги и оценил увиденное мимолетной и хищной львиной усмешкой.

Однако, уже достигнув одного оргазма, Магали, слегка покачиваясь, почувствовала гармонию собственной власти. Ведь он еще не получил никакого облегчения. И не мог скрыть своего крайнего и совершенно очевидного возбуждения. Возможно, никогда в жизни он еще не нуждался ни в чем так отчаянно, как нуждался сейчас в ней.

А она в своей полной доступности перестала чувствовать себя уязвимой.

Теперь у нее исчезло ощущение беззащитности.

Безусловно, она сознавала свою наготу. Но осознавала, что как раз в ней заключается ее сила. Словно нагота являлась абсолютно великолепным и естественным образом существования. Отчасти она казалась себе леди Годивой [111]. Осознавая, что полная неуязвимость собственной гордости и достоинства позволит ей пройти обнаженной сквозь городскую толпу, абсолютно игнорируя возможные фривольные взгляды и шуточки.

Ее обнаженные груди по-прежнему соблазнительно покачивались перед его губами, хотя сама она, не сдвигая с места ног, наклонилась и стащила с него футболку через голову.

– Да-а, – выдохнул он, вскинув руки и с удовольствием потянувшись, отчего сразу рельефно обозначилась крепкая мускулатура его торса.

Магали отметила и широкий разворот его плеч, и узкую талию, и легкую поросль мягких кудрявых волосков на груди, казавшихся более темными в сравнении с золотистой львиной гривой.

– Да. Господи. Переходи в наступление.

Но, продолжая держать инициативу, он вскочил на ноги, подхватил ее за талию и, развернув словно куклу, вынудил упереться руками в край стола.

Мгновение назад она чувствовала себя вполне защищенной. Но теперь увидела за огромным окном огни уличных фонарей.

– Никто нас не видит, – прошептал он, прижимаясь к ее ягодицам, и Магали ощутила жизнь его скрытого джинсами пениса, казалось, пытавшегося найти заветный путь по задней полоске ее трусиков «танга».

Она стала послушной куклой, его марионеткой; он мог делать с ней все, что захочет. Вернее, она могла позволить ему все. Целую ночь исполнять любые его желания.

– Этого следовало ожидать, – внезапно сказала она и, резко развернувшись, сама прижала его спиной к столу. Теперь она вынудила его упереться руками в край столешницы, и они ухватились за него с такой силой, что побелели костяшки пальцев.

Заведя руки за спину, она ловко расстегнула и сбросила с себя бюстгальтер, выпустив на свободу возбужденные груди. Такой свободы она пожелала и для своих ног, и вообще ей хотелось, чтобы ничто, кроме узких трусиков, не стесняло ее наготы.

Спуская с него джинсы, сама Магали опустилась перед ним на колени. Его рабыня, истинная рабыня. Но теперь полнота власти всецело перешла в ее руки.

Все-це-ло. Ее руки, обе одновременно обхватили и крепко сжали его восставшую плоть. Словно пронзенный стрелой, он издал хриплый стон, и все его тело содрогнулось в мучительном удовольствии.

Открыв рот, Магали вобрала его в себя с той же жадностью, с какой чуть раньше впервые дегустировала его миндальное пирожное. И точно так же первое ощущение солоноватой шелковистости заставило ее помедлить. Она хотела просмаковать новый вкус без всякой спешки. Ее язык начал свои соблазнительные игры.

– Магали. Боже. Умоляю. Не надо.

«Что значит, не надо? Я ведь тоже могу делать с тобой то, что захочу», – подумала она.

Магали могла бы высказать свои мысли, но тогда ей пришлось бы прервать вполне понятную демонстрацию своих желаний.

Жадно посасывая упругую плоть, она вбирала ее в себя, и от его бурного отклика сама вновь начала истекать голодными соками. Хриплые стоны обволакивали ее, проносились ветерком по коже, по обнаженному коленопреклоненному телу, по упругим похолодевшим ягодицам, лишившимся его жаркого тепла.

Она не смогла вобрать в себя всю его плоть. Глубины рта оказалось маловато. Но она игриво пощелкивала по ней языком, с удивлением помедлила на кончике и нежно погладила головку пениса, исполненную пульсирующей напряженности, продолжая держать обеими руками основание его копья, упираясь основанием ладоней в его яички.

– Боже, боже, боже, – простонал он, и ей понравились эти стоны; нравилось слышать в его голосе признаки безумия, потери самообладания, сменившиеся хриплой мольбой о милосердии.

Меньше чем за минуту она довела его до полного изнеможения, и в безудержном биении он тоже достиг оргазма.

И тогда она, смакуя на языке его вкус и стоя перед ним на коленях, всесильная в своей наготе, тоже рассмеялась.

И ее смех звенел чистейшей радостью, вызванной столь славным и головокружительным завоеванием.