Элис Манро - Давно хотела тебе сказать (сборник)

– Значит, цель твоей затеи – задать людям, так сказать, встряску? Пусть усомнятся в показаниях своих органов чувств?

– Да, наверное, так бы и было.

– А как тебе вообще такое в голову пришло?

– Началось почти что с шутки. Я разговаривал с двумя пожилыми женщинами – сестрами, одна из них слепая… Я не знаю, как их зовут…

– А, понятно! Я знаю, о ком ты.

Юджин любил поболтать со стариками, и те относились к нему с симпатией: для них он был кем-то вроде вежливого посла из дикой страны юности.

– Мы заговорили на разные такие темы, и я сказал: на самом деле все возможно. Ведь это уже было – хождение по водам, это факт. Я имею в виду – недавно. Тогда они спросили, не хочу ли я сам попробовать. И я ответил: да, хочу.

– А не было ли это несколько самонадеянно с твоей стороны? – заметил мистер Лоухид с задумчивым видом – и с дальним прицелом.

– Я понимаю, о чем вы. Тем же вечером я медитировал и позволил себе вопрос – не хочу ли я просто потешить свое эго? И мне пришло в голову, что это неважно. Не имеет значения, ради чего я так поступаю. Что бы ни привело меня к этой мысли, ей надо довериться. Цель поступка может оказаться выше моего разумения. Да-да, я понимаю, как это звучит, но моя воля или желание тут ни при чем, я – только средство. Все получилось само собой. Я собирался сделать это сразу же, просто для тех двух старушек, но потом мне захотелось подготовиться, и я назначил все на воскресенье. А теперь я слышу об этом от незнакомых людей на улице. Удивительно, да?

– Послушай, Юджин. Тебя не волнует, что ты можешь разыграть дурака на глазах у всего народа?

– Ну, по-моему, это неудачное выражение. Бессмысленное. «Разыграть дурака». Как можно разыграть дурака? Разве этот дурак не сидит у нас внутри все время? Его можно только выставить на всеобщее обозрение. Показать себя, и ничего больше.

Мистеру Лоухиду следовало бы сказать: «Постарайся сохранить здравомыслие», но эта фраза пришла ему на ум позднее. Да если бы она и пришла во время разговора, уже поздно было ее произносить.

Утром в воскресенье мистер Лоухид обнаружил у себя под дверью мертвую птицу. Он был готов обвинить в этом кошку. Коты заходили в дом, потому что их подкармливали Калла и Ровер, и в холле стоял запах кошачьей мочи. Он поднял птицу и спустился с ней во двор. Голубая сойка. Ему всегда нравилась эта холодная яркая окраска. Хотя вообще-то от них один вред, от этих соек. Как все, кто вырос на ферме, мистер Лоухид не мог удержаться от практических суждений, когда речь заходила о явлениях животного и растительного мира. Он припомнил одну пожилую даму, которая приезжала к ним на ферму. Как она ахала, восхищаясь красотой поля, покрытого цветками дикой горчицы. На ней была еще такая пыльная шляпа – бежевая или розовая – из шифона, – кажется, так это называется. И эта дурацкая шляпа очень хорошо сочеталась с глупой радостью дамы – до сих пор сохранилось воспоминание. Впрочем, надо полагать, что представления о дурацком и недурацком сформировались у него под влиянием взрослых – выражений их лиц и их слов.

Мистер Лоухид намеревался похоронить птицу, но не нашел, чем выкопать ямку. Дверь в подвал была сломана и стояла в сторонке. В подвале раньше хранились разные инструменты, но теперь их наверняка растащили. А земля во дворе утоптана так, что стала крепче асфальта. И повсюду камни, битое стекло. Пришлось положить птицу в мусорное ведро.

Он жил в этом доме уже двенадцать лет – с тех пор, как продал аптеку и переехал сюда, поближе к замужней дочери. Потом дочь с семьей перебралась в другое место, а он остался. И дом, и двор выглядели неважно еще двенадцать лет назад, но все-таки никто, и он сам в том числе, тогда и подумать не мог, во что они превратятся со временем. Дом с участком принадлежал мисс Масгрейв – это была дама из довольно зажиточного семейства. Она тогда жила на первом этаже – в тех самых комнатах, где теперь обитают Рекс, Калла и Ровер. Мистер Лоухид, когда въехал, раздобыл газонокосилку и в один прекрасный день принялся подравнивать разросшуюся по углам двора траву. Хотел сделать аккуратную лужайку, чтобы порадовать всех жильцов. Однако недолго он этим занимался. Окно вдруг с треском распахнулось, и оттуда на него гаркнули совсем не дамским голосом. Голосом алкоголички, прямо скажем:

– Эй, это собственность Масгрейвов!

Кричала не кто иная, как мисс Масгрейв. Мистеру Лоухиду был хорошо известен такой тип сумасшествия. Когда он владел аптекой, туда часто захаживали дамы вроде мисс Масгрейв – с криво накрашенными губами, в шляпках набекрень, с фальшивыми рецептами. Они то льстили ему, то лгали, то принимались его оскорблять. Мисс Масгрейв давно уже умерла, и он почти с ностальгией вспоминал о такой разновидности сумасшествия. Теперь приходится иметь дело с новым поколением: а тут душевнобольного не отличишь от здорового. Даже в случае с Юджином. Особенно в случае с Юджином.

Все твердят, что надо отсюда съезжать. Почему он до сих пор этого не сделал? Он отвечал, что не любит многоквартирных домов, да и переезд – такая морока. Но на самом деле были и более важные причины. Новый опыт, который он приобретал в этом доме, оказывался полезен, и мистер Лоухид о нем не жалел. Он слушал разговоры своих ровесников и думал о том, что если бы им довелось оказаться на его месте, их мозги лопнули бы, как яйца в кипящей воде. В конце концов он пришел к выводу, что даже перформанс, который устроили Рекс и Калла, был небесполезен. И даже выходка Ровера: этот парень продавал газеты и однажды шутки ради сунул одну из них в руки мистеру Лоухиду. А мистер Лоухид газету прочел всю, от первого до последнего слова, хотя шрифт там был такой нечеткий, что резало глаза. Отвратительная печать, ошибки в каждом слове, какие-то смазанные, скорее всего непристойные рисунки и столь же непристойные желания в отделе объявлений. И еще редакционная статья, выражающая несогласие с отцами города, которых по всему тексту именовали не иначе как козлами. Все это раздражало своей болезненной взвинченностью, но мистер Лоухид продолжал читать, чувствуя, что во всем этом есть какое-то послание, сообщение, но только ухватить его суть никак не получается: мелькнет – и тут же исчезнет. Говорят, так пускают по телевизору рекламу двадцать пятым кадром.

Однако представление Юджина ему смотреть не хотелось. От одной мысли о его затее становилось нехорошо. Мистер Лоухид приготовил себе завтрак – как всегда, два тоста из черного хлеба, вареное яйцо и чай. У Юджина было тихо – видимо, уже ушел. За завтраком мистер Лоухид вспомнил о мертвой птице и о даме в шляпке из шифона, о горчичном поле и о родителях. Вспомнил и еще что-то… Ах да, вот что: тот сон. По-видимому, он снова приснился сегодня ночью, и теперь ничего не оставалось, как попытаться вызывать в сознании какие-нибудь картины из него.