Элис Манро - Давно хотела тебе сказать (сборник)

После поминальной службы в дом приехало множество друзей семьи, соседей, а также приятелей детей. Эти последние расположились внизу, в комнате для игр, напротив огромного камина. Многие из подростков называли себя друзьями Дугласа. Возможно, это так и было. Привезли с собой гитары, блок-флейты, свечи. Одна девушка явилась завернутая в лоскутное одеяло. Позвонив в дверь, она спросила чистым голоском:

– Скажите, тут проходят поминки?

На других были шали с бахромой, легкие длинные платья. Внешне они не так отличались от старших, как им бы хотелось. Молодежь зажгла внизу свечи: так и сидели там в полутьме, при камине и свечах. Жгли какие-то благовония. Пели и играли на инструментах. Запах, поднимавшийся наверх, отдавал марихуаной.

– Вот как они прощаются с Дугласом, – сказала длинноволосая, странно одетая женщина (тоже закутанная в шаль), склонившись вниз через перила. – Как мило, как трогательно!

Понравилась бы Дугласу эта затея – поминки? Он, скорее всего, ничего не сказал бы. Походил бы здесь немного из вежливости, а потом заперся в своей комнате и принялся изучать финансовый отдел в газете.

– Мне кажется, они там травку покуривают, – отозвался какой-то мужчина, встав у женщины за спиной.

Та ничего не ответила и только слегка отстранилась, – Эйлин догадалась, что это муж. В отличие от жены, он был одет консервативно. Как человек, привычный к похоронам и знавший, в каком виде надо на них являться. В наше время часто встречаются такие пары: муж – серьезный, солидный, разве что позволит себе отпустить волосы подлиннее и отрастит скромные бакенбарды. В остальном ничего необычного: галстук, чистые манжеты. Выражение лица как бы слегка извиняющееся: мол, простите, у меня водятся деньги, и вес в обществе имеется, так уж получилось. А жена – сама беспечность, никакой косметики, ни намека на солидность, и одета как нищенка, для экзотики. Правда, иногда попадается и обратный вариант: жена – в пастельного цвета костюме, волосы завиты и уложены, в ушах сережки-гвоздики, зато муж – в вышитой бархатной безрукавке, с амулетами и крестами на волосатой груди.

Этот мужчина и Эйлин прошли в гостиную, где было уже полно самого разного народу. Шали и женские платья в «восточном» стиле, бесформенные хлопчатобумажные балахоны из узорчатых индийских тканей, обычные джинсы, а рядом – пошитые у кутюрье дорогие костюмы. Еще пару лет назад не составляло труда отличить богатых друзей Эварта и Джун, жителей того же престижного района, от тех, с кем они познакомились в «группе развития». Теперь это стало невозможно. К тому же некоторые, вероятно, принадлежали к обеим группам.

Эварт ходил среди гостей, предлагая напитки. Джун оставалась в столовой, у столика с кофе и сэндвичами. Рулеты мясные и со спаржей – и когда она успела приготовить все это? И одета безупречно: длинное вязаное оранжево-золотое платье и очень подходящая к нему накидка – наверное, мексиканская или испанская. А вот серебристо-зеленые тени на веках явно были ошибкой – они выдавали что-то болезненное, ненадежное.

– Ну как ты, все в порядке? – спросила Джун. – Прости, не успеваю тебя со всеми познакомить. Ты уж справься как-нибудь сама, ладно?

– Ладно, – ответила Эйлин. – Я пью.

Она уже не спрашивала, чем помочь, и перестала искать себе тут дело. И в кухне, и в столовой было полно женщин, отлично знавших, где что лежит, но им тоже нечем было заняться: Джун все предусмотрела, все устроила, обо всем подумала.

Стены и высокий скошенный потолок в гостиной были обшиты теплым деревом. Ковер и занавески – тяжелые, мягкие, сливочного цвета. Эйлин отхлебывала водку. Занавески не были задернуты до конца, и в оконном стекле она видела собравшихся – странная толпа в непонятных нарядах на фоне сумерек, так что не поймешь, день или вечер, – переходящих с места на место, готовых пить и беседовать без конца. Видела и саму себя в темно-синем восточном платье, вышитом серебряными нитями, – по лицу можно догадаться о злых мыслях. Когда стемнело и пошел дождь, это только создало дополнительный фон для блестящего собрания. За окном было целое море огней – город, и полоска тьмы – вода.

– А вы знаете, где находитесь? – спросил у нее тот самый чужой муж, который говорил про травку. – Почти на вершине горы Холлиберн. А вон там Пойнт-Грей.

Он подвел ее поближе к окну и протянул руку в направлении моста Лайонз-гейт. Там вдали высилась тиара из движущихся огней.

– Обалденный вид, – сказал он.

Эйлин кивнула.

Он оказался соседом Джун: построил дом чуть выше на горе. Как многие богатые люди, он, похоже, не мог понять, не промахнулся ли он с выбором, и переживал по этому поводу.

– Мы раньше жили в Северном Ванкувере, – рассказывал он. – И я долго сомневался: может, зря мы оттуда уехали? Так ли уж нужен нам этот вот вид? Там, где мы раньше жили, выглянешь в окно – увидишь склон горы, как раз этот, где мы сейчас, дальше мост, город, а в ясный день виден даже Ванкуверский остров. А на западе – закаты. Величественно. Но теперь мне и здешний вид нравится не меньше, уже не тянет возвращаться назад.

– Вам всегда нравятся виды? – спросила Эйлин.

– Нравятся ли мне виды? – повторил он, склонив голову.

По его лицу, по тому, как он сдвинул брови, было ясно: ему хочется, чтобы она с ним пококетничала.

– Ну, представьте, что вы в плохом настроении. У вас ведь может случиться плохое настроение? Поднимаетесь утром, а перед вами вот такой величественный вид. И так каждый день, никуда от него не деться. Разве не бывало у вас чувства, что вы не вполне, так сказать, соответствуете?

– Не соответствую?..

– Не бывало у вас чувства вины? За то, что вы хандрите, – объяснила Эйлин. – За то, что вы сегодня… не вполне достойны этого прекрасного вида.

Она отпила большой глоток. Ох, не надо было затевать этот разговор.

– Но ведь как только я посмотрю на этот прекрасный вид, – ответил мужчина и победоносно взглянул на нее, – так хандра сразу и улетучится. Этот вид на меня действует посильнее, чем выпивка. И сильнее, чем то, что они курят там внизу. Да и зачем мне какая-то хандра? Жизнь слишком коротка.

Последняя фраза напомнила обоим, что они все-таки не на праздничной вечеринке.

– Да, жизнь коротка. Никогда не знаешь, как все повернется… А сестра у вас потрясающая. И Эварт тоже молодец.

Эйлин спустилась вниз и налила себе еще бокал. Прошла мимо комнаты, где играли младшие дети. Игра называлась «Рыба». Она постояла в дверях, наблюдая за ними. Ее почему-то всегда смущали девочки-индианки, рядом с ними она чувствовала себя словно на скамье подсудимых. Такое чувство, впрочем, возникало, только когда поблизости находилась Джун. И сейчас Эйлин как будто чувствовала, что сестра здесь, рядом: смотрит, слушает и прямо дрожит от желания обнаружить намек на предвзятое отношение. Кто теперь поверит, что Джун вместе с Эйлин когда-то бегали вокруг дома, распевая песню на ломаном английском – пародировали акцент китайской пары, хозяев лавочки с их улицы? Эйлин всматривалась в плоские смуглые лица девочек-индианок. Что они для Джун – знаки отличия, трофеи? Она смотрела на них, а видела Джун.