Амели Нотомб - Гигиена убийцы. Ртуть (сборник)

– Это была не чушь.

– Да, много хуже. Вы убедили кузину, что половая зрелость – худшее из зол, но ее можно избежать.

– Можно.

– Вы и теперь так думаете?

– Я в этом уверен.

– Значит, вы как были психом, так и остались.

– С моей точки зрения, только я один всегда мыслил здраво.

– Ну конечно. В четырнадцать лет вы уже так здраво мыслили, что торжественно поклялись никогда не взрослеть. А ваше влияние на кузину было столь сильно, что вы и ее заставили дать аналогичную клятву.

– Разве это не чудесно?

– Как для кого. Ведь вы уже тогда были Претекстатом Тахом и под стать вашей страшной клятве подобрали не менее страшные кары за отступничество. Выражаясь яснее, вы поклялись – и заставили поклясться Леопольдину, – что, если один из вас нарушит данное слово и повзрослеет, другой его просто-напросто убьет.

– Четырнадцать лет – и уже душа титана!

– Я полагаю, что многим мальчикам и девочкам приходило в голову никогда не расставаться с детством, и некоторые даже преуспели, но все ненадолго. А вот вам двоим, похоже, это удалось. Правда, целеустремленность вы проявили незаурядную. И именно вы, четырнадцатилетний титан, изобрели целую псевдонаучную методику, призванную сделать ваши тела не поддающимися естественному процессу полового созревания.

– Не такую уж псевдонаучную, ведь она сработала.

– Это мы еще увидим. Не пойму, как вы вообще выжили, так над собой измываясь.

– Мы были счастливы.

– Но какой ценой! Как, черт возьми, вы ухитрились измыслить такой чудовищный режим? Впрочем, вас извиняет возраст – вам было всего четырнадцать.

– Если бы можно было начать жизнь заново, я поступил бы так же.

– Сегодня вас извиняет старческий маразм.

– В таком случае я всегда был маразматиком или ребенком, потому что мое умонастроение не изменилось за всю мою жизнь.

– Меня это не удивляет. В тысяча девятьсот двадцать втором году вы уже были законченным психом. Вы создали ex nihilo [7]систему, которую назвали «гигиеной вечного детства»: в ту пору это понятие включало все области физического и душевного здоровья – гигиена была идеологией. Но ваша система заслуживала, скорее, названия «антигигиена», такой она была нездоровой.

– Напротив, очень здоровой.

– Вы почему-то решили, что созревание происходит во сне, и постановили не спать – или, на худой конец, не больше двух часов в сутки. Вода казалась вам идеальной средой для сохранения детства – и вы с Леопольдиной дни и ночи напролет плавали в озерах поместья, иногда и зимой. Вы ограничили себя в еде до строжайшего минимума. На ряд продуктов вы наложили запрет, другие рекомендовали, исходя из критериев, свидетельствующих о самой буйной фантазии: из рациона были исключены слишком «взрослые», на ваш взгляд, кушанья, например утка с апельсинами, суп из омара, а также любая пища черного цвета. Зато вы уверовали в пользу грибов – не ядовитых, но считающихся несъедобными, вроде дождевиков, – и объедались ими в сезон. Чтобы не спать, вы раздобыли кенийский чай, особо крепкий сорт, потому что ваша бабушка говорила при вас, что он вреден; вы заваривали его черным, как чернила, пили в огромных дозах и точно такие же количества вливали в вашу кузину.

– Которая ничего не имела против.

– Скажите лучше, что она любила вас.

– Я тоже ее любил.

– На свой манер.

– Чем мой манер вам не угодил?

– Литота.

– Может быть, вы находите, что у других это получается лучше? Я не знаю ничего гнуснее того, что они называют любовью. Знаете, что такое в их понимании любить? Поработить, обрюхатить и обезобразить несчастное создание – вот что мои так называемые собратья по полу называют любовью.

– Теперь вы ударились в феминизм? На мой взгляд, вы, как никогда, неубедительны.

– До чего же вы глупы, хоть плачь, ей-богу. То, что я сейчас сказал, – на противоположном полюсе от феминизма.

– Может быть, вы попробуете раз в жизни быть ясным?

– Да я кристален! Это вы не желаете признать, что моя любовь – самая прекрасная из всех возможных.

– Мое мнение на этот счет интереса не представляет. Зато мне очень хотелось бы знать, что об этом думала Леопольдина.

– Леопольдина благодаря мне была счастливее всех.

– Счастливее кого? Всех женщин? Всех безумиц? Всех больных? Всех жертв?

– Вы совершенно не умеете смотреть в корень. Благодаря мне она была счастливее всех детей.

– Детей? В пятнадцать-то лет?

– Именно! В том возрасте, когда девочки дурнеют, покрываются прыщами, обрастают волосами, плохо пахнут, становятся грудастыми, толстозадыми, злобными и глупыми – женщинами, одним словом, – Леопольдина была дитя, прекраснейшее и счастливейшее дитя, самое необразованное и самое мудрое, самое что ни на есть дитя, и все это только благодаря мне. Я уберег ту, кого любил, от тяжкой женской доли. Попробуйте-ка найти пример любви прекраснее, чем эта!

– А вы абсолютно уверены, что ваша кузина не хотела становиться женщиной?

– Как она могла хотеть такого? Она была для этого слишком умна.

– Я не прошу вас высказывать свои догадки. Я спрашиваю, говорила ли она вам в ясных словах: «Претекстат, лучше умереть, чем расстаться с детством», да или нет?

– Ей не нужно было говорить мне об этом. Это само собой разумелось.

– Так я и думала: она никогда не давала вам своего согласия.

– Повторяю: в этом не было нужды. Я знал, чего она хочет.

– Вы знали, чего хотите вы.

– Мы с ней хотели одного и того же.

– Естественно.

– Вы на что это намекаете, хамка сопливая? Уж не воображаете ли вы, будто знаете Леопольдину лучше, чем знал ее я?

– Чем дольше я с вами говорю, тем больше в этом убеждаюсь.

– Слышать такое все же лучше, чем быть глухим. Я скажу вам одну вещь, до которой вы с вашим бабьим умишком наверняка не додумались: никто – понимаете вы, – никто не знает человека лучше, чем его убийца.

– Ну вот, слово сказано. Вы признаётесь?

– Признаюсь? Это не признание, вы ведь и так знали, что я ее убил.

– Представьте себе, у меня до последней минуты оставалось сомнение. Трудно поверить в то, что нобелевский лауреат – убийца.

– Как? Вы не знали, что убийцы как раз имеют больше всех шансов отхватить Нобелевскую премию? Возьмите Киссинджера, Горбачева…

– Да, но вы-то нобелевский лауреат по литературе.

– Вот именно! Нобелевские лауреаты мира часто бывают убийцами, а нобелевские лауреаты по литературе – убийцы всегда.

– С вами невозможно говорить серьезно.

– Я серьезен, как никогда в жизни.

– Метерлинк, Тагор, Пиранделло, Мориак, Хемингуэй, Пастернак, Кавабата – все они убийцы?

– Вы этого не знали?

– Нет.

– Я мог бы просветить вас на этот счет.

– А можно поинтересоваться вашими источниками информации?