Агнета Плейель - Наблюдающий ветер, или Жизнь художника Абеля

Тогда она начала писать, потому что нуждалась в самовыражении. Си была талантлива, очень талантлива, однако создавалось впечатление, что она постоянно выполняет чьи-то приказы. Кто-то словно диктовал ей слова, повелевал взять тот или иной тон. И Си подчинялась, потому что и сама хотела того же.

Однако иногда обезьяний бог корчил губы в презрительной усмешке и шептал Си на ушко, что она ни на что не годится. И Си опускала руки. Радость ее улетучивалась, а глаза застилала белая дымка. Она становилась беспокойной и сама не понимала отчего.

Кто же он был, ее могущественный хозяин? Кто волок ее по жизни на веревке? Иногда в облике обезьяньего бога сквозили черты Абеля. Как?! Абеля, моего доброго деда? Того, кто излучал только любовь, чьи пальцы с таким трепетом прикасались к кисточкам?

Собственно, в чем состояла миссия Си? Не в том ли, чтобы осуществить несбывшиеся мечты отца, чтобы примирить Абеля с его предательством по отношению к живописи?

Как бы ни был хорош собой этот ребенок.

Новая страна помимо прочего стала родиной детей Абеля. «Страну детей ваших должны вы любить: эта любовь да будет вашей новой знатью – страну, еще не открытую, лежащую в самых дальних морях. И пусть ищут и ищут ее ваши паруса».

Индонезийская кровь придала ее щекам темный оттенок. Длинные ресницы бабушка подрезала снова и снова и смазывала специальным маслом, отчего они росли еще длиннее.

Аккуратные, изящной формы мочки ушей прокололи едва ли не сразу после рождения, чтобы вставить в них небольшие сережки из чистого золота. Вьющиеся черные волосы не стригли. Отцу особенно нравились сильные руки Си с длинными пальцами, в которые он мысленно вкладывал художнический инструмент. Сам Абель был в те годы малодеятелен и задумчив. Он так и не смог примирить себя с тем, чем занимался. Выпиваемый на ночь стакан бромовой воды позволял ему держать нервы под контролем. Брак ничего в этом отношении не изменил.

В его жизни не хватало самого главного, хотя он достиг и финансовой состоятельности, и положения в обществе. Делец из Абеля так и не получился. Он навсегда остался художником, бросившим кисть. И жизнь его утекала сквозь пальцы.

Читать ноты Абель не умел. Но под конец ему удалось-таки исполнить свою давнюю мечту – купить фортепиано. Его доставили пароходом из Голландии, одна перевозка заняла несколько месяцев.

Однако играть на долгожданном инструменте у Абеля не оставалось времени. Он был занят счетами и описными листами, бесконечными переговорами с поставщиками и изматывающей борьбой с конкурентами. Из конторы возвращался поздно и сразу пил бром. Его неизменным состоянием оставалась меланхолия на грани депрессии. Абель жил под угрозой нервного срыва, словно изнутри его грыз некий червь.

Но однажды на стульчик перед фортепиано вскарабкалась его дочь.

В ее руках жила мелодия. Девочка пробовала клавиши пальцами, изучала их, а отец слушал. Весь вечер Абель не отходил от двери. Он так и не решился войти из опасения помешать ей. Закончив, Си продолжала сидеть, словно слушала музыку, которая звучала теперь внутри нее. В саду снова закричали ящерицы, и тут Абель вошел в комнату. Он посадил дочь на колени и стал для нее играть.

Чтобы услышать дедушкину музыку, мне достаточно закрыть глаза. В Эльхольмсвике был рояль, который занимал большую часть комнаты возле столовой.

Дедушка не играл по нотам, он импровизировал, обычно под конец дня. Одна мелодия рождала другую, печальные и меланхоличные, они сливались и расходились снова. Иногда вдруг прорывалось яростное крещендо, оно хлестало, как ливень, и рассыпалось каскадом звуков, сливавшихся в стихающие аккорды. А потом все замирало.

Дедушкина музыка подражала крикам птиц и жалостливым голосам индонезийских ящериц. Он мог оборвать мелодию в любой момент и застыть с поднятыми руками, как замирают лесные звери в предчувствии грозы.

Удары грома, поначалу робкие, нарастали лавинообразно, а потом по горам прокатывалось эхо, словно великаны швыряли друг в друга каменными глыбами. Темнота распахивалась тысячей пересохших пастей, звуки перекатывались, нарастали, обрушивались – и начинался тропический ливень. Разверзались хляби небесные.

Это звучало дедушкино неистовство, его любовь, его страсть.

А ребенок сидел у него на коленях с полузакрытыми глазами, и для него не существовало никакого другого мира, кроме этого.

Я вижу, как играет дедушка Абель в своем доме в Сурабае, а Си смотрит на его большие руки. Туземная прислуга собралась у дверей послушать. Они и не знали, что их туан может повелевать громами и насылать дождь. Заметив слуг, дедушка Абель сердито шикает, прогоняя их из господской части дома. И они снова узнают своего туана, который всегда смотрит сквозь них, словно их тела прозрачны, если только не испытывает потребности излить на них гнев или выместить плохое настроение. Туземцы убегают, шлепая босыми ногами. Их кудахтающие голоса удаляются в направлении людской.

А дедушка снимает с колен ребенка, осторожно, словно тот сделан из стекла, опускает его на пол и сам становится рядом на колени. Рассеянно улыбаясь, дедушка Абель трогает Си за смуглую щечку. Быть может, именно в этот момент он осознает, что происходящее с ним не лишено смысла.

Однако девочка не подозревает о его чувствах.

За спиной Си я вижу дедушку Абеля, а за ним – глухонемого Сульта. Что за странная наследственность? Разве может передаваться от отца к сыну растерянное выражение лица?

Жизнь Абеля оказалась расколота. Бросив однажды начатое дело, он отбыл в неизвестность. Это ли не лучшее свидетельство охватившего его душу смятения и беспокойства? Его одиночество походило на лихорадочный бред, и в основе лежало осознанное пренебрежение единственным, что он любил в жизни.

И снова презренный металл! Мать пишет, что отец готов ссудить ему денег на обратную дорогу. В ту пору дедушке Абелю было двадцать четыре или двадцать пять, и он имел все шансы начать на родине с чистого листа.

Но Абель отказался, хотя денег в доме постоянно не хватало. Он еще не потерял надежду сколотить состояние. После нескольких вылазок на побережье обстановка проясняется, возникают идеи. Абель строит планы, разрабатывает проекты. На кофейных плантациях дела плохи – яванские растения поразила болезнь, распространившаяся по всему острову.

Некий датчанин рассказал Абелю о добыче фосфатов на Суматре. Компания из двух немцев и голландца пыталась подвигнуть его на выращивание кокосов на островке Сент-Барбе в Индийском океане.

Кокосы! Абель снова загорелся. Он размышлял над этим, прогуливаясь по кофейным плантациям. Новый проект, вот уже в который раз, показался ему многообещающим. Сент-Барбе похож на благоухающую цветочную клумбу. Стройные стволы кокосовых пальм тянутся в голубое небо. Изоляция Абеля не пугает, особенно теперь, когда успех не за горами. Он всегда был одиночкой. Бильярд и любовные похождения, в которые с головой бросился братец, Абеля не прельщают. А отшельническая жизнь на Сент-Барбе принесет ему долгожданный покой, и – кто знает? – быть может, он снова станет писать.