Агнета Плейель - Наблюдающий ветер, или Жизнь художника Абеля

Когда она сморкалась, пышные плечи вздрагивали, а потом шаркала по полу ножка стола. Наконец в комнате раздался звонок, женщина спустилась со стола и, набросив на плечи жакет, поспешила к камину.

Художники тоже оставили мольберты и встали со своих мест, чтобы размять ноги и растереть окоченевшие пальцы. Они принялись шарить в карманах в поисках курительных трубок и все громче переговариваться. Наконец в ателье появился мастер, коренастый чернобородый человек с круглым животом. Он фланировал между рядами молодых людей, отпуская комментарии, давая советы, просто подбадривая.

Впрочем, в классе декораторов работали и две женщины. Одна из них, темноволосая и эмоциональная, даже курила сигару. Это была бесстрашная девушка, которая на все имела свое мнение и не считала нужным его скрывать. Она рисовала резкими, уверенными штрихами. В целом же девушки держались сами по себе и на перерыв обычно выходили в коридор, где у оконной ниши делили свои бутерброды.

Но сейчас темноволосая читала вслух текст о Диане – которую, ко всему прочему, называла Артемидой, так как ставила греческое искусство несравнимо выше римского и итальянского. Она и сама успела побывать в Греции, которая в ее рассказах представала страной античной культуры, с ландшафтами, кишащими обнаженными божествами, и лордом Байроном – которого она цитировала по-английски, – до сих пор переплывавшим Босфор.

Абель слушал вполуха. Слова «Манфред», «Мазепа» и «Каин» ни о чем ему не говорили. Он чувствовал себя необработанным куском гранита, который долго еще придется шлифовать, прежде чем он станет годен для самой нижней из ступеней храма искусства.

Тем не менее время от времени Абель поднимал глаза на другую ученицу в группе декораторов. Она сидела наискосок от него, так что он видел ее почти в профиль. Как и остальные, эта девушка была старше Абеля на четыре или пять лет. Ее звали Эстрид.

Да, Эстрид занималась с ним тогда в классе декораторов.

Абель смотрел на ее маленькое лицо и тонкие запястья, мелькавшие в рукавах шерстяной кофты. Волосы девушки были собраны в узел, однако на тонкой, бледной шее темнело несколько прядей. Серые глаза смотрели серьезно.

Абель хотел поймать ее взгляд, поразивший его своим спокойствием. О, эти озера не знали ни бурь, ни подводных течений! Они всегда оставались ясными и походили на два маяка, освещавших путь своей обладательнице. Абель обратил внимание на чистый, детский лоб и то, как Эстрид время от времени поводила плечами, словно ежась от холода, но не внешнего, а шедшего откуда-то изнутри.

Да, все выглядело именно так, будто Эстрид мерзла и ей требовалось прилагать усилия, чтобы сохранить тепло. При этом от нее веяло спокойствием, и она была красивой, как женщины на полотнах голландцев из Делфта или портретах, которые мог бы написать Сульт, если бы отдал должное этому жанру.

Работала она осторожно, вдумчиво, как будто вслед за глухонемым видела в карандашном рисунке прежде всего насильственное нарушение белизны листа. Она прикасалась к бумаге с нежностью, ее орнаменты и виньетки походили на негромкую музыку – словно одинокая флейта звучала в пустой церкви. Линии не прерывались, подчеркивая выступы арочной лепки или колонн.

При этом ее работы отличались особой четкостью контуров. Этюды Эстрид узнавались с первого взгляда, подписывать их было излишне.

Даже ее Диана, которую Абель сумел разглядеть за широкими рукавами шерстяной кофты художницы, показалась ему особенной. Набросок вышел небольшим и располагался с краю листа, а не посередине. Эстрид игнорировала громоздкость модели, выглядящей на иных рисунках карикатурно. Она сосредоточилась на основной задаче: классических складках ткани у ног богини. Меховых унт также не было. Босые ноги Дианы Эстрид словно срисовала с одного из гипсовых слепков, хранившихся в высоких шкафах в коридоре школы.

И все-таки так могла видеть только Эстрид.

Абель восхищался ее независимостью. Казалось, Эстрид не нуждалась даже в модели: все необходимое для работы она имела внутри себя и заранее знала, как это должно выглядеть на бумаге. Она словно ткала гобелен из собственных впечатлений. Абель и сам часто бунтовал против школьной манеры преподавания, отличавшейся особым консерватизмом и негибкостью. Но в работах Эстрид уважение к традиции сочеталось с творческой свободой – и в этом состояла ее загадка.

Абель часто думал об этой девушке. Он не просто восторгался ею, он почитал ее почти как святую и стыдился перед ней своей неотесанности. Школьные порядки унижали Абеля и доставляли ему немало огорчений. Но что такое была эта школа, в конце концов? Гудящий улей. Грипсхольм, вот где кипела настоящая работа!

Эстрид обернулась, почувствовав на себе его взгляд. Она посмотрела ему в глаза и покраснела. Румянец полыхнул и пропал, и девушка снова отвернула лицо. В движении она походила на ящерицу или испуганную птицу.

В этот момент Абель уловил ее аромат – свежий, с кислинкой, напоминающий запах заячьего щавеля в весеннем лесу. Абель наклонился вперед, придерживая на коленях этюдник. Но в это время темноволосая закончила свой доклад о Греции и Мазепе – что, собственно, было общего у этого украинца с греками? – а натурщица снова взобралась на стол. Абель вернулся к своей Диане.

Он разглядывал рельеф ее фигуры, со всеми его изгибами: мощный подбородок, полные плечи, линию груди и бедер. Ниспадающая складками ткань получилась у него, пожалуй, хуже всего. До сих пор Абель находил свой рисунок удачным. Теперь он казался ему бесформенным и слишком плотским. «Бить надо за такую работу», – подумал он.

Во второй половине дня серые сумерки в комнате сгустились. Грифели царапали бумагу. Натурщица кашляла, от чего ножка стола шаркала по полу. Но Абель ничего не замечал: он видел перед собой только изящную шею Эстрид и чувствовал только одно непреодолимое желание.

Больше всего на свете ему хотелось расшнуровать ботинок Эстрид и посмотреть, какие у нее ноги.

Движимый странным желанием – увидеть ноги Эстрид, – Абель стал искать ее общества.

Теперь в перерывах он шутил с дамами возле оконной ниши и несся вниз по лестнице в табачную лавку за «гаваной» для темноволосой. Светловолосой же, с серыми глазами, ничего не было нужно, и она краснела как рак, когда в очередной раз сообщала об этом Абелю.

Тогда он взял за правило прогуливаться с Эстрид по городу после занятий, чтобы ей не было скучно возвращаться домой. Так они и шли бок о бок, Эстрид и Абель. Он нес ее сумку с эскизами и коробку с красками, а иногда и зеленую папку, перевязанную черной лентой. Город всплывал на своих водах, набухали и лопались почки, светило солнце и дул ветер. Потом деревья шелестели зеленью, которая вдруг желтела и опадала, и снова все засыпало снегом, только мачты, как густой лес, чернели вдоль причалов.