Конн Иггульден - Завоеватель

– Если твоими стараниями копья и стрелы появятся здесь в следующие несколько дней, я поблагодарю тебя, преклонив колено. Просто так говорить об этом бессмысленно.

Урянхатай долго молчал, погрузившись в раздумья.

– В Каракоруме хватит стрел, чтобы наполнить все наши колчаны, – проговорил он наконец.

Хубилай сдержал усмешку. Пожилому орлоку ситуация известна не хуже, чем ему.

– По-твоему, мы можем до них добраться? – спросил он.

– Мы – нет, а Арик-бокэ может.

Хан поморщился, но кивнул.

– В столице о здешних битвах не знают. Пока не знают. Можно отправить в Каракорум людей с приказом, якобы от имени Арик-бокэ, и погрузить стрелы и копья нам на телеги. Думаю, план хорош. Должен сработать.

С твоего позволения, я отправлю в столицу несколько дозорных. Тех, кому я доверяю устроить спектакль.

– Отправляй, – ответил Хубилай и беззвучно поблагодарил Небесного Отца за то, что тот послал ему Урянхатая. Почему-то во мраке говорить было проще обычного. Они с орлоком друг друга не видели, и хан подумал, не открыть ли секрет, который много лет назад он узнал в каракорумских архивах. От усталости язык не ворочался, но Хубилай решился.

– Однажды мне попались сведения о твоем отце, – начал он. Тишина накрыла их словно колпаком, и Хубилай засомневался, слышал ли его Урянхатай. – Эй, ты не спишь?

– Не сплю. Я знаю, кем был мой отец. Просто не привык… – Урянхатай осекся.

Хубилай попробовал привести мысли в порядок, подобрать верные слова. Он много лет знал, что Урянхатай – сын Субэдэя, а поговорить об этом никак не получалось. А орлок в курсе… Почему-то Хубилай почувствовал разочарование.

– Он был замечательным человеком. Я очень его уважал.

– А я… слышал о нем немало историй. Он меня не знал, господин мой.

– Последние годы жизни он прожил, как простой пастух, об этом ты слышал?

– Слышал. – Урянхатай погрузился в раздумья, а Хубилай молчал. – Чингисхан – твой дед, господин мой, ты вырос рядом с ним. Думаю, ты знаешь про людей с длинной тенью.

– Они кажутся великанами, – пробормотал хан. – Да, это ощущение мне хорошо знакомо.

Он увидел орлока в новом, неожиданном свете. Урянхатай стал военачальником без помощи великого отца. Хубилай впервые понял, почему орлок стал таким, какой есть.

– Отец гордился бы тобой, – сказал он.

– А твой дед – тобой, господин мой. А теперь давай оставим длинные тени ночи. Нужно найти реку и напоить коней. Если я не отдохну в самое ближайшее время, то выпаду из седла.

Хубилай засмеялся. При упоминании об отдыхе у него началась зевота.

– Твоя воля, орлок. Мы с тобой сделаем так, чтобы наши отцы и деды нами гордились.

– Или отправимся к ним, – добавил Урянхатай.

– Да, или отправимся к ним, одно из двух. – Хан сделал паузу, чтобы очистить глаза от песка. – Арик-бокэ не остановится. Только не сейчас, когда мы идем на столицу. Он отправит своих людей в погоню, велит скакать из последних сил.

– Ты хотел довести брата до отчаяния, ведь Каракорум – его главное богатство. Если Баяр не подоспеет…

– Подоспеет, орлок.

Следующие три дня были самыми странными в жизни Хубилая. Он не ошибся: Арик-бокэ и впрямь гнал свои тумены во весь опор. Во второй день они проскакали четыре яма, значит, от заката до рассвета покрыли сто миль. Между войсками сновали дозорные. Порой доходило до рукопашной или до обстрела: дозорные падали с коней на траву под смех и улюлюканье едущих рядом. К началу третьего дня войска разделяло от силы миль десять, и ни одна из сторон не могла ни отойти, ни приблизиться. Хубилай уже не помнил, сколько раз менял лошадей. Они с Урянхатаем старались не загонять скакунов, но на нормальный выпас времени не было, поэтому сотни лошадей, хромых и ослабевших, они просто бросили. Арик-бокэ буквально дышал Хубилаю в затылок, и тот отчаянно всматривался в даль: ну когда покажется Каракорум?

Тяжелее всего было на закате. Хан останавливался, лишь твердо уверившись, что младший брат до утра с места не сдвинется. Войска были так близко, что Хубилай не мог отдыхать, зная, что Арик-бокэ способен на внезапную атаку. Личные дозорные Хубилая по цепочке докладывали о перемещении врага – и наконец приносили радостную весть, что преследователи остановились. Но даже тогда Хубилай гнал своих дальше, по́том и кровью вымучивая драгоценные мили. Его воины спали беспокойно, порой вскрикивали, измотанные постоянным страхом перед погоней. Прирожденному охотнику тяжело смириться с ролью жертвы, а преследователи, эдакая волчья стая, наоборот, день ото дня становились увереннее, понимая, что добыча не уйдет.

Добрую весть Хубилай получил много раньше, чем его тумены, но людям не передал: пусть удивятся и обрадуются телегам, груженным оружием из Каракорума. На закате третьего дня телеги въехали в скромный лагерь Хубилая под радостные вопли его людей. Они влезли на телеги и сбрасывали товарищам пики и полные колчаны стрел, громко радуясь, что город по ошибке сделал им столь щедрый подарок. Благоразумные возницы не протестовали, и их не тронули – сперва отогнали от телег, потом отослали обратно в город. До Каракорума оставалось лишь сорок миль, и Хубилай знал, что к следующему полудню до него доберется. Он жалел, что вместе с копьями и стрелами не попросил архи, но радовался счастливым лицам воинов, довольных тем, что командиры добыли хитростью.

Той ночью Хубилай засыпал куда спокойнее, едва примяв кочку, которая впилась в бок. При виде Каракорума его люди воспрянут духом. Хан не сомневался: они забудут усталость, набросятся на врага и отлично себя проявят. Тем не менее он очень за них переживал.

Десять воинов против двенадцати – соотношение невыгодное. Два дополнительных тумена в арсенале у Арик-бокэ меняли картину принципиальным образом. Двадцать тысяч человек засыплют его бойцов стрелами или устроят в разгар битвы неожиданную атаку. Если бы сражались с сунцами, Хубилай рассмеялся бы, а грядущее сражение с родичами вселяло отчаяние. Он сделал все, что мог, и снова подумал о последнем ударе, который должен нанести, когда приблизится к Каракоруму. Где-то за холмами к городу приближается Баяр. У него три тумена, их наверняка хватит, чтобы изменить ход битвы.

Хубилай еще размышлял, когда сон унес его, словно черная волна. А буквально в следующий миг Чинким тряс его за плечо и совал в руку холодное мясо и черствый хлеб. Еще не рассвело, а дозорные уже трубили сигнал, означающий, что тумены Арик-бокэ снимаются с места.

Хубилай сел, подавив зевок, и понял, что настал последний день. Что бы ни случилось, все закончится прежде, чем солнце сядет за горы. После долгого пути странно чувствовать, что конец близок.

Сонливость исчезла. Хубилай встал, откусил кусок и скривился, задев шатающийся зуб. «В Каракоруме есть зубодеры», – вспомнил он и поморщился. Мочевой пузырь был полон – хан, сунув хлеб в рот, подвернул дэли, помочился на землю и крякнул от удовольствия.