Джон Робисон - Посмотри мне в глаза! Жизнь с синдромом «ненормальности». Какая она изнутри? Моя жизнь с синдромом Аспергера

В 1984 году, уже после того, как мой друг Боб вылетел с работы у Мильтона Брэдли, я потерял свою работу в «Симплексе», где тоже начались финансовые сложности. Для нас с Медвежонком настали тяжелые времена, поскольку я был единственным кормильцем в семье, а жена – студенткой. В довершение всех несчастий, в автокатастрофе погиб брат Медвежонка, Пол. Я тогда еще работал. Словом, мы с Медвежонком начали отдаляться друг от друга, и счастья брак уже не приносил.

Но мне повезло: я сравнительно быстро нашел новую работу – в маленькой фирме «Айсорег», которая производила силовые трансформаторы. Только вот дорога до работы отнимала полтора часа. Нет, положительно, административная работа не имела ничего общего с тем, как ее изображали по телевизору.

К 1988-му я сменил еще два места, и уже был сыт корпоративным миром по горло. У меня было достаточно времени, чтобы осознать, – ежегодные отзывы начальства о моей работе справедливы: я по природе своей не гожусь в командные игроки, не подхожу для работы в коллективе. Общение с людьми давалось мне с трудом. Я был невнимателен и порой груб. Да, я проявлял изобретательность и хорошо соображал, но такой чудак и отщепенец в коллектив не вписывался.

Вся эта критика, да и жизнь в целом, меня просто душили. Причем буквально: я заболел астмой, и каждые несколько месяцев меня увозили по «скорой» с острыми приступами. По утрам сама мысль о том, что надо встать и отправиться на работу, внушала мне омерзение. Я знал, что мне нужно: срочно прекращать насиловать себя и не пытаться делать то, для чего я не создан. Не пытаться вписаться в коллектив, – большую компанию, команду, группу.

В пять лет я мечтал стать частью коллектива больше всего на свете. Став постарше, я попробовал вписаться в спортивную ассоциацию «Маленькая лига», но тщетно – меня никто не взял. Позже я уже бросил всякие попытки вступить в какую бы то ни было команду. Возможно, двадцать лет спустя эти случаи, когда меня отвергали, все еще давали о себе знать.

– Тебе нужно влиться в коллектив! – снова и снова слышал я.

«Что, стать еще одним идиотом в костюме? Нет, только не я», – думал я.

– Когда указываешь коллегам на ошибки в их дизайнерских разработках, веди себя дипломатичнее, обходительнее, не руби сплеча, – твердили мне.

«Но ведь разработка полнейшее фуфло! Это устройство не будет работать. Я и в пятнадцать лет умел делать получше», – думал я.

– Возможно, вы думаете, что ваша разработка – лучшая в мире, но она не вписывается в наш формат. Мы работаем в другом направлении, – говорили мне.

«Ага, понял, вы хотите запустить в производство другую разработку, которая обойдется вдвое дороже и куда менее выгодна, – и все это только потому, что ее автор, Дэн, лижет вам пятки на совещаниях и стелется перед вами на брюхе, а не называет в лицо придурком и тупицей, как делаю я. Угадал?» – думал я.

У меня ухлопалось десять лет, и я сменил четыре работы, прежде чем осознал всю тщету своих усилий.

Кстати, лет десять спустя, в 1998 году, меня приняли в закрытый загородный гольф-клуб. Но к тому времени мне это было уже не нужно и неинтересно. Я больше не работал в администрации. Да и в гольф играть не умел.

Я много размышлял о том, как мне удалось пройти путь от отщепенца-аспергерианца, который не вписывается ни в какие рамки, до человека, который кажется почти что нормальным. Путь этот был долгим, постепенным.

По моему убеждению, существует своего рода шкала: от аутизма к синдрому Аспергера и от него к нормальности. На одном конце – дети, которые с рождения полностью обращены внутрь себя. Они идут по жизни, погруженные в свой мир и свои мысли, так что родителям и прочим посторонним едва удается до них достучаться. На другом конце конце – дети, которые полностью обращены вовне. Они практически лишены способностей к трудным умственным операциям и обделены интроспективностью. Возможно, из них не выйдет хороших инженеров, но они зачастую многого добиваются в жизни, потому что прекрасно владеют навыками общения, а эти навыки во многом гарантируют успех на жизненном поприще.

Где-то посередине между этими крайностями находятся люди вроде меня – кто-то функционирует лучше, кто-то хуже. Мы способны сосредоточиться на своих мыслях, но и не полностью лишены способности общаться с окружающими и внешним миром.

Некоторые аспергерианцы обладают даром необыкновенно глубоко сосредотачиваться, и тех из нас, кто развивает в себе этот дар, называют «чокнутыми гениями» или «савантами», от французского «savant» – «ученый» [13]. У этого дара есть свои плюсы и свои минусы: он позволяет быть замечательным специалистом в узкой области и многого в ней достигнуть, но при этом у такого гения способности в других областях крайне ограничены. Сомневаюсь, чтобы я был гением и чокнутым профессором, – я просто аспергерианец с очень высоким интеллектом.

Почти что гением такого рода я был в раннем детстве, да и позже моя способность визуализировать математические функции и то, как работаю микросхемы, явно принадлежала к арсеналу чокнутых гениев.

До недавнего времени доступной информации о мировосприятии и мышлении аспергерианцев и савантов не было. Но в последние годы появились публикации – книги и исследования, – которые проливают свет на этот феномен. Когда я прочел книгу Даниэля Таммета «Рожденный в печальный день» (Daniel Tammet «Born on a Blue Day»), меня поразило, насколько описанный им мыслительный процесс похож на мое собственное мышление. Я заметил много общего между собой и описаниями Темпла Грандена, который мыслил картинками. Чем больше выходит в свет рассказов о таких, как мы, причем записанных со слов аутистов или самими аутистами, тем больше, чует мое сердце, удивительных открытий нас ждет. Нам предстоит еще многое узнать об аутизме и аспергерианцах.

В юности мозг человека непрерывно развивается, проводит новые связи и меняет само мышление. Вспоминая собственное детство, юность и развитие, я понимаю, что у меня бывали периоды, когда способность сосредотачиваться на внутреннем и совершать сложные умственные операции – все это развивалось у меня очень быстро. И вот что примечательно: чем сильнее обострялась у меня способность производить сложнейшие мыслительные операции, – вычисления, решения математических и технических задач, – тем больше я уходил в себя и чурался окружающих. Но когда такая «полоса» проходила, способности мои слегка замедлялись, и в то же время я делался общительнее. В любом случае, эти периоды всегда чередовались через неравные интервалы, приступами.

Мне кажется, некоторые дети, чье место на шкале аутизма где-то посередине, но ближе к высокой функциональности, – то есть такие, как я, – эти дети, если их лишить подобающей стимуляции, в конечном итоге замыкаются в себе до такой степени, что уже не могут общаться с окружающими и жить в обществе. Однако при этом они могут быть блестяще одарены в какой-то крайне узкой области, например, в абстрактной математике.