Элис Манро - Танец блаженных теней (сборник)

– До него не больше полумили, причем под горку. Идти всего ничего. Скоро мы увидим свет в столовой, где лежит твоя мамочка.

По дороге я спросила:

– А зачем ему тесак?

– Вот что, – ответил отец. – Слушай меня внимательно: он никому не причинит вреда этим тесаком. Просто у него такая привычка, всюду носить его с собой. Но никому дома об этом не рассказывай. Ни слова – ни маме, ни Мэри. Потому что они могут испугаться. Мы-то с тобой не боимся, но они могут, а зачем нам это нужно?

Чуть погодя он спросил:

– Так о чем ты должна молчать?

И я ответила:

– О тесаке.

– Ты ведь не испугалась его, правда?

– Нет, – сказала я обнадеживающе. – А кто собирается его поджечь во сне?

– Да никто. Если он сам себя не спалит, как в прошлый раз.

– А кто такие Сайласы?

– Никто, – ответил отец. – Нет таких.

– Мы тут сегодня, Мэри, женишка для тебя присмотрели. Жаль только, не смогли притащить его домой.

– Мы уже решили, что вы свалились в реку, – ответила Мэри Маккуод, свирепо сдергивая с меня промокшие ботинки и носки.

– Помнишь старину Джо Фиппена, который живет на ничейной земле за лесом?

– Этот? – взорвалась Мэри. – Да он спалил свой дом. Знаю я его!

– Вот именно, а теперь он прекрасно устроился и без дома. Вырыл себе нору и живет в ней. Ты бы, Мэри, устроилась там уютно, как сурчиха.

– Могу поспорить, он по уши грязью зарос.

Она накрыла стол, и отец за ужином рассказал ей историю про Джо Фиппена, про погреб с крышей, про дощатый настил на земляном полу. Он умолчал про тесак, но рассказал о коте, лакавшем виски. С Мэри и этого хватило.

– Людей, которые творят такое, надо держать под замком.

– Может, и так, – согласился отец. – Но все-таки я надеюсь, что его пока не тронут. Старину Джо.

– Ешь, а то остынет, – сказала Мэри, наклонившись надо мной.

И я даже какое-то время не осознавала, что больше не боюсь ее.

– Ты только посмотри, – сказала она, – у нее глаза на лоб вылезли от того, чего она насмотрелась сегодня. Ей он тоже виски наливал?

– Ни капли, – ответил отец и пристально посмотрел на меня через стол.

И будто дети из сказки, видевшие, как их родители заключали сделки с ужасными незнакомцами, дети, открывшие, что все наши страхи основаны на правде, и только на правде, дети, которые, едва возвратившись домой после чудесного спасения, скромно и воспитанно берут в правую руку нож, а в левую – вилку, собираясь жить дальше долго и счастливо, потому что тайна ошеломила их и наделила могуществом, и вот, будто эти дети из сказки, я никогда никому и словом не обмолвилась о том тесаке.

Мы с моим двоюродным братом Джорджем сидели в ресторанчике под названием «Кафе у Папаши» в маленьком городишке у Озера. Уже темнело, подсветку еще не включили, но и так все еще можно было различить надписи, прилепленные на зеркале между засиженными мухами и слегка пожелтевшими аппликациями клубничного мороженого и сэндвичей с помидорами.

«Не спрашивайте у нас ни о чем, – прочитал Джордж. – Если бы мы что-то знали, нас бы здесь не было» и «Если вам нечего делать, то вы выбрали для этого чертовски подходящее место». Джордж читал вслух все подряд: плакаты, афиши, рекламные вывески крема для бритья и всякие «Мишн-Крик. Население тысяча семьсот человек. Ворота в Брюс. Мы любим своих детей!».

Мне было любопытно, чье чувство юмора доносят до нас эти надписи. Может, вон того мужика за кассой? Это и есть Папаша? Который жует спичку, обозревая улицу, а там только и увидишь, как кто-то спотыкается на трещине в тротуаре, или прокалывает шину, или выглядит идиотом, чего самому Папаше, пустившему корни за кассой, огромному циничному и нелюбознательному Папаше в жизни не угрожает. Может, и не только в этом дело. Может, остальной мир подтвердил свою нелепость тем, что все время ходит и ездит взад и вперед, изучая достопримечательности. Ты видишь осуждение на лицах выглядывающих из окон или сидящих на крылечках жителей маленьких городов, они так глубоко-глубоко безразличны, словно у каждого имеется источник разочарования, который они с особым удовлетворением тайно холят и лелеют во мраке.

Единственная официантка – пухленькая девица, – облокотившись о прилавок, соскребала лак с ногтей. Сколупнув большую часть лака с большого пальца, она приложила ноготь к зубам и увлеченно потерла им туда-сюда. Мы поинтересовались, как ее зовут, но ответа не последовало. Минуты через две-три палец был извлечен изо рта, и девица произнесла, пристально изучая ноготь:

– Я-то знаю, а вы – угадайте.

– Ладно, – сказал Джордж, – ничего, если я буду звать вас Микки?

– Мне до лампочки.

– Потому что вы мне напоминаете Микки Руни [1], – пояснил Джордж. – Эй, а куда все подевались в этом городе? Где все?

Микки повернулась к нам спиной и принялась отцеживать кофе. Похоже, она не собиралась больше разговаривать, поэтому Джордж слегка занервничал, как всегда, когда над ним нависала угроза одиночества или необходимости вести себя тихо.

– А что, девчонок в этом городе нет? – спросил он почти горестно. – Неужели нет в этом городе девушек, танцев каких-нибудь? Мы приезжие, – сказал он, – неужели вы нам не поможете?

– Танцплощадка на берегу закрыта до Дня труда [2], – холодно произнесла Микки.

– А что – других нет?

– Сегодня вечер в Уилсоновской школе, – сказала Микки.

– Это как в старые времена? Нет-нет, ни за что не пойду. «Две шаги налево, две шаги направо» и прочее, как же, помню, в подвале церкви это было. Ага, «шаг вперед и поворот», ни за какие коврижки! – рассердился Джордж. – Ну, ты этого не помнишь, – сказал он мне, – молод еще.

Я тогда только закончил школу, а Джордж уже три года работал в отделе мужской обуви в Центральном универмаге – серьезная разница. Но в городе наши дорожки не пересекались. Теперь мы держались вместе потому, что неожиданно повстречались в незнакомом городе, и потому, что у меня было немного деньжат, а Джордж оказался на мели. И еще у меня была отцовская машина, а Джордж как раз переживал очередной «бесколесный» период, а в такие времена он всегда становился малость обидчивым и недовольным. Но ему пришлось чуть подправить эту неприятную для него реальность. Я чувствовал, что он фабрикует достаточное количество дружелюбия, строя из себя старого закадычного приятеля, а меня рядит в одежки «старины Дика», славного парня, своего в доску, – что, впрочем, не имело никакого значения, хотя, глядя на его нежно-поросячью блондинистую смазливость, наготу розового рта и нежданные гневливые складки, которыми частая озадаченность уже начала покрывать его чело, я сомневался, что смогу вообразить «старину Джорджа».

Я приехал на Озеро, чтобы забрать маму домой из женского пансионата, где ей обеспечили фруктовые соки и творог для похудения, утренние купания в Озере и некоторое количество религии, поскольку при пансионате имелась и своя часовенка. Моя тетка – мама Джорджа – тоже как раз отдыхала там, и Джордж приехал где-то через час после меня, но не забрать свою маму домой, а взять у нее денег. С отцом у него были нелады, а в обувном отделе он зарабатывал не так уж много, так что очень часто сидел без гроша. Его мать сказала, что даст ему взаймы, если он останется до завтра и посетит вместе с ней службу в церкви. Джордж согласился. А потом мы с Джорджем проехали с милю вдоль Озера до этого вот городишка, в котором никто из нас до сих пор не бывал, но Джордж утверждал, что тут полно бутлегеров и девочек.