Элис Манро - Танец блаженных теней (сборник)

Отец вышел из дому, неся ружье.

– Что вы здесь делаете? – спросил он.

– Ничего.

– Идите поиграйте возле дома.

Он велел Лэрду уйти подальше от конюшни. Я спросила братишку:

– Хочешь увидеть, как они застрелят Мака? – И, не дожидаясь ответа, потащила его ко входу в сарай, тихонько отворила дверь, и мы вошли внутрь. – Только тихо, а то они нас услышат, – прошептала я.

До нас доносилось, как отец и Генри разговаривают в конюшне, потом послышалась тяжелая шаркающая поступь Мака, которого выводили из стойла.

На сеновале было холодно и темно. Тонкие солнечные лучи скрещивались, сквозя из всех щелок. Стог сена был невысок. Ногам было скользко в этой шаткой стране бугров и ямок. Приблизительно на уровне четырех футов стены опоясывала балка. Мы подгребли побольше сена в один угол, я подсадила Лэрда и подтянулась сама. Балка была не слишком широка, мы ползли по ней, распластав руки на стене сарая. Здесь было полно щелей, и я нашла такую, которая давала мне необходимый ракурс – угол двора и кусок поля. Лэрд не нашел подходящего отверстия и принялся канючить.

Я показала ему широкую щель на стыке двух досок.

– Стой тихо и жди. А то они тебя услышат и нам влетит.

В поле моего зрения появился отец с ружьем. Генри вел Мака под уздцы. Он бросил повод, вынул папиросную бумагу и табак, свернул папироску себе и отцу. Мак тем временем принюхивался к пожухлой прошлогодней траве под забором. Затем отец отворил ворота, и они вывели Мака в поле. Генри вел Мака в сторону от тропинки, к участку голой земли, и они с отцом негромко беседовали о чем-то, мы не могли разобрать ни слова. Мак снова безуспешно принялся искать губами свежую травку Отец отошел на некоторое расстояние, не сбиваясь с курса, и остановился. Генри тоже отошел от Мака, но только в сторону, некрепко держа в руке провисший повод. Отец прицелился, а Мак поднял голову и посмотрел, будто вдруг заметил что-то, и тогда отец выстрелил.

Мак умер не сразу – он постоял, затем пошатнулся и рухнул сперва на бок, потом перекатился на спину, его копыта несколько секунд забавно брыкались в воздухе. Генри засмеялся, как будто Мак нарочно для него отколол какую-то шутку. Лэрд, который длинно и хрипло всхлипнул от неожиданности, когда раздался выстрел, громко сказал:

– Он не умер!

Мне показалось, что он прав. Но вот ноги Мака перестали дергаться, и он снова перевернулся на бок, мускулы его содрогнулись и замерли. Мужчины деловито подошли к нему, они наклонились и осмотрели лоб Мака, куда угодила пуля, и тогда я увидела его кровь на побуревшей траве.

– Сейчас они его просто освежуют и разрежут на куски, – сказала я. – Пошли.

Ноги у меня слегка дрожали, и я с облегчением спрыгнула на сено.

– Теперь ты видел, как застрелили лошадь, – сказала я поздравительным тоном, будто сама уже сто раз видела это. – Идем глянем, вдруг какая-нибудь чердачная кошка вывела на сене котяток?

Лэрд спрыгнул. Он снова казался маленьким и послушным. Внезапно я вспомнила, как, когда он был совсем крошкой, я завела его в сарай и подговорила влезть по лестнице на самый верх. Тогда тоже была весна, и сена было уже мало. Я сделала это, потому что жаждала острых ощущений, мне хотелось, чтобы случилось такое, о чем можно было бы рассказать. На братике было чуть мешковатое пальтишко в коричневую и белую клетку перешитое из моего. Он послушно вскарабкался наверх, как я ему велела, и уселся на верхней перекладине. Далеко под ним с одной стороны была копешка сена, а с другой – голый пол сарая с какими-то старыми ржавыми железками. А потом я побежала к отцу, крича:

– А Лэрд в сарае залез по лестнице на самый верх!

Прибежал отец, прибежала мать, отец влез по лестнице, успокаивая Лэрда тихим голосом, взял его в охапку и спустил вниз, и тогда мама прислонилась к лестнице и заплакала.

– Почему ты не следила за ним? – спросили они меня, но правды так никто никогда и не узнал.

Лэрд был слишком мал, чтобы рассказать. Но всякий раз, когда я видела пальто в бело-коричневую клетку – на вешалке в шкафу или на дне мешка с тряпьем, где оно закончило свои дни, – я чувствовала тяжесть в животе и грусть неизбывного раскаяния.

Я смотрела на Лэрда, который даже не помнил этого, и мне не нравилось выражение его худенького и по-зимнему бледного лица. В нем не было ни страха, ни огорчения, а лишь отстраненность и сосредоточенность.

– Послушай, – сказала я необычайно радостно и дружески, – ты ведь никому не расскажешь об этом, правда?

– Нет, – сказал он рассеянно.

– Обещаешь?

– Обещаю, – сказал он.

Я пошарила у него за спиной, проверяя, не скрестил ли он пальцы, по обыкновению. Правда, даже теперь ему может присниться кошмар, и таким образом все выплывет наружу. Я решила как следует потрудиться над тем, чтоб отвлечь от увиденного его сознание, в котором, как мне казалось, не может удержаться сразу много воспоминаний одновременно. У меня было в копилке немного денег, и в тот же день мы побывали в Джубили на фильме с Джуди Кановой, и оба хохотали там от души. После этого я решила, что все уладилось.

Через две недели я узнала, что они собираются застрелить и Флору. Я поняла это, когда в разговоре с отцом мать спросила, как у нас дела с сеном, а отец ответил:

– Послезавтра у нас останется только корова, а на будущей неделе мы сможем выводить ее на пастбище.

Вот так я догадалась, что пришел черед Флоры.

На этот раз я не собиралась смотреть. Мне хватило и одного раза. Я не думала об этом, но иногда, когда я была занята чем-то в школе или стояла перед зеркалом, причесываясь и раздумывая, буду ли я хорошенькой, когда вырасту, вся сцена мгновенно возникала у меня перед глазами: я видела, как просто и по-деловому отец поднимает ружье, и слышала смех Генри, когда Мак взбрыкнул копытами в воздухе. Я не чувствовала ни великого ужаса, ни протеста, которые наверняка ощутил бы городской ребенок, я слишком привыкла видеть смерть животных – это была неотъемлемая и необходимая часть нашей деревенской жизни. Но в своем отношении к отцу и его работе я чувствовала уколы стыда, неведомую прежде настороженность и отторжение.

День выдался погожий, и мы гуляли по двору, собирая ветки, которые обломали зимние бураны. Во-первых, нам велели их собрать, а во-вторых, мы строили из этих веток вигвам. Мы слышали тихое ржание Флоры, потом послышались голос отца и вскрик Генри, и мы бросились на задний двор, чтобы посмотреть, что случилось.

Двери конюшни стояли нараспашку. Генри как раз выводил Флору, когда она вырвалась у него из рук. Она скакала, свободная, по двору из конца в конец. Мы вскарабкались на забор. Было восхитительно смотреть на нее – летящую, ржущую, вскидывающую задние ноги, гарцующую, словно она горячий скакун из вестерна, а не просто старая лошадка, всю жизнь возившая повозки, старая гнедая кобыла. Отец и Генри бегали за ней, пытаясь ухватить волочащийся повод. Они попробовали зажать ее в угол, и им почти удалось это, когда она вдруг прорвалась между ними, дико сверкая глазами, и скрылась за углом сарая. Мы слышали, как загремели доски, когда она перемахнула через забор, и Генри закричал: