Элис Манро - Танец блаженных теней (сборник)

Была среда, и калитка почты была закрыта, но у меня был свой ключ. Я открыла наш ящик и вынула оттуда газету из Джубили, которую выписывала мама, телефонный счет и открытку, которую я чуть не упустила. Сперва я посмотрела на картинку – там были пальмы, жаркое синее небо, фасад какого-то мотеля с вывеской в виде огромной, ладно скроенной белокурой бестии, которая, наверное, по ночам загоралась неоновыми огнями. «Переночуй у меня!» – лаконично зазывала бестия – эти слова были заключены в нарисованном пузыре, вылетающем у нее изо рта. На обороте открытки я прочитала: «Я у нее не ночевал, слишком уж дорого. Погодка лучше не бывает – градусов двадцать пять. Как вы там зимуете в Джубили? Надеюсь, неплохо. Веди там себя хорошо. Клэр». На штемпеле стояла дата – десять дней назад. Да, иногда открытки идут довольно медленно, но спорю на что хотите, она несколько дней провалялась у него в кармане, прежде чем он вспомнил, что надо ее отправить. Это была единственная весточка от него с тех пор, как он три недели назад уехал во Флориду, и уже в пятницу или субботу я надеялась его увидеть. Каждую зиму он совершал подобное путешествие вместе со своей сестрой Хрюшкой и ее мужем Гарольдом, которые жили в Виндзоре. У меня сложилось впечатление, что я им не нравлюсь, но Клэр уверял, что я просто мнительная. Разговаривая с Хрюшкой, я вечно делаю какие-то ошибки – например, скажу: «это ко мне непринемимо», хотя знаю, что надо говорить «неприменимо». Она никогда не подавала виду, но я потом вспоминала и краснела. Я-то понимала, что так мне и надо, нечего выпендриваться и говорить так, как я никогда обычно не разговаривала в Джубили, пытаясь произвести на нее впечатление, – ведь она была из Маккуарри, и это после всех моих нотаций мамуле о том, что мы ничуть не хуже их.

Напиши мне, просила я Клэра, всякий раз, когда он уезжал, а он мне: о чем ты хочешь, чтобы я тебе написал? И я говорила, чтобы написал мне о том, где бывал, кого видел, – мне все интересно, ведь сама я ради удовольствия не бывала нигде дальше Буффало (наш с мамулей вояж на поезде к родственникам в Виннипег не считается). Но Клэр обещал: я все тебе расскажу, когда вернусь. И никогда не рассказывал, кстати. При встрече я снова просила его рассказать все о путешествии, а он снова спрашивал: ну о чем ты хочешь, чтобы я тебе рассказал? Я только сильнее раздражалась, потому что откуда я-то знаю о чем?

Я заметила, что мамуля поджидает меня, выглядывая в маленькое окошечко в двери. Она отворила дверь, как только я свернула на нашу дорожку, и предупредила:

– Осторожно, тут скользко. Молочник сегодня утром чуть не расшибся.

– Порой мне кажется, что я бы не прочь сломать ногу, – ответила я, а она сказала:

– Не смей так говорить! Еще накличешь на свою голову.

– Клэр прислал тебе открытку, – сказала я.

– О, неужели? – Она перевернула ее и сказала: – Адресована тебе, я так и думала. – Тут она усмехнулась. – Картиночка так себе, но, может, там был не слишком большой выбор?

Пожилые дамы, наверное, питали слабость к Клэру с тех самых пор, как он начал ходить. Для них он так и остался милым щекастиком, таким учтивым и совершенно не заносчивым, несмотря на принадлежность к роду Маккуарри; он умел поддразнивать и подбадривать их так, что они розовели. У них, у мамули и Клэра, был, наверно, целый десяток игр, в которые меня не принимали. Ну, скажем, стучит он в дверь и говорит что-то вроде:

– Добрый вечер, мэм, я только хотел спросить, не заинтересует ли вас программа совершенствования тела, которую я продаю, чтобы оплатить учебу в колледже?

А мамуля подыгрывает ему и делает суровое лицо:

– Молодой человек, неужели я выгляжу так, будто нуждаюсь в совершенствовании тела?

А то еще приходит он со скорбной миной:

– Мэм, я здесь, потому что беспокоюсь о вашей душе.

А мама громко хохочет:

– О своей бы побеспокоился! – И потчует его куриными пельменями и лимонным пирогом с меренгами, он все это обожает.

За столом он рассказывает ей такие анекдоты, которые, как я думала, она никогда не стала бы слушать.

– Слыхали, как один старый джентльмен, женившись на молоденькой, пошел к врачу? Доктор, говорит он, у меня есть одна маленькая проблемка…

– Довольно, – говорит мамуля, но выслушивает анекдот до конца. – Ты смущаешь Хелен-Луизу.

От этой приписки «Луиза» на конце моего имени я избавилась повсюду, кроме дома. Клэр подхватил ее от мамули, и я сказала ему, что мне она не нравится, но он не унимался. Порой я чувствовала себя их малым дитятей. Я сидела между ними, а они пикировались и наслаждались едой, не забывая твердить мне, что я много курю и что, если я не перестану сутулиться, у меня будет горб. Клэр был – и остался – на двенадцать лет старше меня и, сколько я его помню, всегда был взрослым мужчиной.

Я помню, как встречала его на улице, и он тогда казался мне старым, по крайней мере таким же старым, как все остальные взрослые. Он из тех, кто в юности выглядит старше своих лет, а в старости, наоборот, моложе. Он вечно ошивался в «Квинс-отеле». Как и прочим Маккуарри, ему не нужно было трудиться в поте лица. Сидел себе в маленькой конторе и занимался непыльной работенкой – как нотариус, страховой агент или агент по недвижимости. Он и сейчас все на том же месте, фасадное окно там вечно мутное и пыльное, а в задней комнате зимой и летом горит свет. Там сидит мисс Мейтленд, старушка лет под восемьдесят, и печатает все, что он скажет. Если он не рассиживал в «Квинс-отеле», то проводил время с двумя-тремя друзьями, сидя вокруг обогревателя за карточным столиком, за нешумной выпивкой, а чаще всего – просто за беседой. Существует определенная категория мужчин, которых в Джубили, да и, полагаю, в прочих маленьких городках тоже, можно назвать «публичными людьми». Я не имею в виду, что они публичные персоны , достаточно влиятельные, чтобы избираться в парламент или даже на пост мэра (впрочем, если бы Клэр захотел стать серьезным, то он смог бы это сделать), я имею в виду просто людей, которые часто бывают на публике – вокруг да около главной улицы, людей, которых ты узнаешь в лицо. Клэр с этими своими друзьями был как раз из таких.

– Так он там со своей сестрой? – поинтересовалась мамуля, как будто я ей не говорила уже сто раз. Множество наших с мамулей разговоров повторяются. – Как там они ее называют?

– Хрюшка.

– Да, я, помнится, сразу подумала – самое то для взрослой женщины. Я помню, как ее крестили и дали ей имя Изабель. Задолго до того, как я вышла замуж, – я тогда еще пела в церковном хоре. На нее надели такую длинную, болтающуюся крестильную хламиду, ну, сама знаешь.

Мамуля неровно дышала к Клэру, но это не касалось остального семейства Маккуарри. Она считала, что чванство у них в крови. Помню, как год или два назад мы проходили мимо их особняка, и она что-то говорила там насчет не ходить по газонам Имения , а я ей ответила: