Элис Манро - Танец блаженных теней (сборник)

– И давно это случилось? – спросила Мэри.

– Двенадцать лет назад. Мальчики мои потом уговаривали меня все продать и переселиться в съемную квартиру. Но я им сказала: «Нет уж». У меня тогда и куры были, и козочек много. Какая-никакая живность. Даже ручной енот жил одно время, я его жвачкой угощала. Нет, говорю я, мужья приходят и уходят, а место, где ты прожил пятьдесят лет, – это совсем другое. Вот так я шутила со своей родней. И потом, думала я, если мистеру Фуллертону суждено возвратиться, он придет сюда, а то куда же? Конечно, он вряд ли знает, где меня искать, так все изменилось. Но я всегда подозревала, что он просто потерял память и она еще может к нему вернуться. Вот такие дела… Нет, я-то не жалуюсь. Иногда мне кажется, что у мужчины на все есть резоны – уйти или остаться. И я не против здешних перемен, мой яичный бизнес от них только выигрывает. А вот в няньки не пойду. И дня не проходит, чтобы кто-нибудь не позвал меня в няньки. Я им отвечаю, что у меня, слава богу, есть собственная крыша над головой, а свою долю детей я уже вырастила.

Мэри, вспомнив про день рождения, встала и позвала своего малыша.

– Я, пожалуй, летом продам черешню прямо с дерева, – сказала миссис Фуллертон. – Приходите рвите сами, и это вам обойдется в пятьдесят центов за ящик. Я больше на лестницу ни ногой, а то еще костей своих старых не соберу.

– Да нет, спасибо, – заметила Мэри с улыбкой, – в супермаркете дешевле будет.

Миссис Фуллертон и так терпеть не могла супермаркеты – те сбили цены на яйца. Мэри вытряхнула из пачки последнюю сигарету и отдала ее старушке, сказав, что у нее в сумке лежит еще целая пачка. Старушка любила покурить, но угостить миссис Фуллертон можно было, только застав ее врасплох. «Посидела бы с малышами – вот и заработала бы на сигареты», – подумала Мэри, и в то же самое время ей была по сердцу этакая несговорчивость миссис Фуллертон. Уходя от нее, Мэри всегда чувствовала себя так, словно пробиралась через баррикады. И дом, и двор казались такими самоуверенно-независимыми со всей этой замысловатой и, казалось, незыблемой системой овощных грядок и цветочных клумб, яблонями и черешнями, проволочными загонами для птицы, клочком земли под клубнику и деревянным настилом, несчетным количеством грубо сколоченных темных сараюшек для кур, кроликов или коз. Здесь не было четкого и ясного плана, здешний порядок не был понятен постороннему взгляду, хотя само время довершило то, что казалось бессистемным. Это место стало непреложным, неприступным и казалось вечным – со всей этой грудой шаек, метел, кроватных пружин и даже стопками полицейских журналов на заднем крыльце.

Улица, по которой шли Мэри и Денни, во времена миссис Фуллертон называлась Деревенской, но теперь на картах этого района она значилась как Вересковая аллея. Район назывался Цветущий Сад, и все улицы там носили цветочные названия. По одну сторону дороги тянулась голая сырая земля, канавы были полны воды. Досками соединялись берега канав, доски же вели к дверям новеньких домов. Новехоньких, белых, сияющих домов, усевшихся бок о бок длинными рядами над разверзшейся раной земли. Мэри считала их белыми, хотя, конечно, это было не совсем так. Частично они были снаружи оштукатурены, а частично обшиты деревом, но только оштукатуренные части были белыми, прочие же сияли разнообразными оттенками голубого, розового, зеленого и желтого – яркими и свежими. Год назад, как раз в это время, в марте, сюда явились бульдозеры, чтобы смести с лица земли густой подлесок и громадные дерева горного леса, и вскоре меж валунов и покореженных могучих пней этой еще не оправившейся от немыслимого потрясения земли начали прорастать дома. Поначалу они были хилыми – только свежесрубленные деревянные скелеты маячили в холодных весенних сумерках. Но дома обрели крыши – черные и зеленые, синие и красные, стены покрылись штукатуркой и деревянными планками. В окнах появились рамы и стекла с новенькими наклейками «Окна Мёрри» и «Паркетные полы Френча», и стало понятно, что дома эти – настоящие. Их будущие жители приезжали по воскресеньям месить окрестную грязь. Эти дома предназначались для таких, как Мэри с мужем и сынишкой, – людей с небольшим достатком, но обширными надеждами на будущее. Среди тех, кто знал толк в адресах, Цветущий Сад считался пусть и не таким шикарным районом, как Сосновые Холмы, но куда более предпочтительным, нежели Веллингтон-парк. Ванные в этих домах были прекрасны – с трельяжами, керамической плиткой и цветной сантехникой. Кухонные шкафчики были из светлой березы или красного дерева; и в кухне, и в эркере-столовой висели медные светильники; декоративные кирпичные кадки под стать облицованным каминам разделяли гостиные и холлы. Просторные светлые комнаты, сухие подвалы, вся эта прочность, безупречность как будто отпечатались на фасаде каждого дома, отпечатались ясно и с достоинством на их простодушно-одинаковых лицах, спокойно глядевших друг на друга по всей улице.

Поскольку была суббота, народ копошился на приусадебных участках. Кто рыл дренажные канавы, кто обустраивал рокарии, кто прибирал и жег обрезанные ветки, а кто мел дорожки. Обуянные соревновательным духом, люди работали неистово и энергично, и все-то для них было в новинку, ибо они были не из тех, кто привык к физическому труду. Они проводили так все субботы и воскресенья, чтобы через год-два здесь появились зеленые террасы, стены из камня, живописные аккуратные цветочные клумбы и декоративные кустарники. Сегодня, наверное, копать было трудновато – земля отяжелела после дождя, шедшего всю ночь и все утро. Но день выдался ясный, сквозь прореху в облаках проглядывал длинный узкий треугольник неба, синевший по-зимнему изысканно и холодно. По другую сторону дороги за домами высились сосны, ветер не слишком нарушал их увесистую симметрию. Со дня на день эти сосны должны были лечь под пилой, чтобы уступить место торговому центру, обещанному жителям при продаже домов.

Но в недрах этого нового района все еще теплилась другая жизнь. Это был старый город – дряхлый, запущенный город, прилепившийся под горой. Он назывался «городом», потому что сквозь лес бежали трамвайные рельсы, у каждого дома имелся номер, поближе к воде стояли все административные здания, какие положено иметь городу. Но такие дома, как у миссис Фуллертон, были отделены друг от друга нетронутым лесом, джунглями дикой ежевики и зарослями лесной малины – доживающие свой век домишки, из труб которых валил густой дым, а на давно не крашенных стенах проступали разноцветные заплатки, жилища разной степени одряхления с почерневшими топорными времянками и поленницами, компостными ямами и серым штакетником вокруг участков. Они то и дело попадались среди просторных новых домов на аллеях Мимозы и Ноготков и на Вересковой аллее – угрюмые, замкнутые, и было что-то свирепое в их неуюте и в этих недосягаемых коньках островерхих крыш. Немыслимые на этих улицах, они все-таки оставались здесь.