Николас Монтемарано - Я и Она. Исповедь человека, который не переставал ждать

Я смеюсь, хотя и не собирался этого делать.

– Прошу прощения, но это была история жизни Ральф.

– Что ж, – отвечает она, – но я действительно рада, что оказалась здесь.

– Мне не так часто приходится смеяться.

– Спорим, я угадаю, чем вы зарабатываете на жизнь.

– Я больше ничем не зарабатываю на жизнь.

– Вы слишком молоды, чтобы быть пенсионером.

– Очевидно, не слишком.

– Ладно, дайте-ка подумать… Бейсболка, борода лопатой, горные ботинки. Вы – богатый, эксцентричный предприниматель. Что-то вроде «гуглмэна», который каждый день заявлялся на работу в кроссовках и джинсах и сорвал куш.

– Увы – нет.

– Ладно, тогда вы работаете в музыкальной индустрии. Точно-точно, вы говорили, что слушаете музыку! Были продюсером студии звукозаписи, что-то типа того.

– Не-а.

– Дрессировщик собак.

– Мимо.

– Писатель, пишущий в жанре ужасов, что-то вроде Стивена Кинга. Вы пишете жуткие истории с местом действия на Мартас-Винъярд, но под псевдонимом. Гарри Вайс – это ваш псевдоним. А как ваше настоящее имя?

– Да ладно вам!

– Но это же возможно.

– Я был художником, – говорю я ей. – Но не слишком хорошим.

– Должно быть, все-таки хорошим, если уже успели отойти от дел.

– Если люди покупают то, чем ты торгуешь, это еще не значит, что твой товар хорош.

– Вы писали маслом?

– Я не смог бы писать маслом или рисовать даже ради спасения своей жизни. Я делал скульптуры из найденных предметов – из мусора, который люди выбрасывают или продают на гаражных распродажах. Старые письма, детские ботинки, призы из боулинга.

– А разве может художник выйти на пенсию?

– Конечно.

– Разве это профессия, а не человеческая суть ?

– Я больше в это не верю.

– Не верите – во что?

– Когда-то я верил, что могу спасать вещи.

– У вас здесь есть что-нибудь из ваших работ?

– Я все роздал. Чем старше я становлюсь, тем больше раздаю. К слову, могу я вас чем-нибудь покормить? Вы, должно быть, проголодались.

– Не думаю, что смогу жевать, – отвечает она. – Челюсть болит, да и вся голова тоже.

– Я мог бы приготовить суп.

– Спасибо, но я больше устала, чем проголодалась. Я выехала из Нью-Йорка сегодня ни свет ни заря.

Ледяной дождь теперь еще сильнее лупит по стеклам. Я выглядываю в окно: телефонные провода обвисли еще ниже, гамак касается земли.

– Как вы думаете, когда это кончится? – спрашивает она.

– Не раньше завтрашнего дня, – отвечаю я.

Она морщится, вращая поврежденной кистью.

– Я знаю, что еще рано, но вы не будете против, если я попытаюсь немного поспать?

– Я могу переночевать на диване, – говорю я ей, – а вы занимайте мою кровать.

– Я отлично устроюсь и на диване, – возражает она.

Я выношу для нее одеяло и подушку и говорю, что если ей что-то понадобится, я буду в спальне.

Я открываю дверь своей комнаты и спрашиваю Ральф, не хочет ли она пойти со мной. Она приоткрывает глаза, но остается возле дивана. Сэм уже забралась под одеяло, и единственная непогашенная лампа осталась у нее над головой.

Закрываю дверь и спустя несколько минут слышу, как Ральф скулит. Снова открываю дверь, чтобы впустить ее. Но нет, она просто хочет, чтобы дверь была открыта. У нее сильный пастуший инстинкт: она будет беспокоиться, если не сможет видеть каждого в своей стае. А Сэм, по крайней мере на эту ночь, стала новым членом нашей стаи.

Прежде чем устроиться спать на полу в коридоре, Ральф входит в мою комнату, подходит к коробке, нюхает носки и свитеры, лежащие внутри.

Она проделывает это каждый вечер.

Я что-то забыл, что-то потерял, совершил ужасную ошибку, которую никогда не смогу загладить…

А потом в дверях моей комнаты возникает она, спрашивает, все ли со мной в порядке.

Я сижу в постели, пытаясь совладать с дыханием; кажется, будто я от чего-то убегал. Рубашка пропотела насквозь. Медленно вспоминаю, где я, кто эта женщина, стоящая подле моей постели, и что мне приснился плохой сон.

А потом вспоминаю, что сон мой не был сном.

Я ложусь, отворачиваюсь от нее. Она садится на краешек кровати, прикасается к моей спине.

– Вы ужасно кричали, – говорит она.

– Простите, что разбудил вас.

– А я не спала, – говорит она. – Я вообще не очень хорошо сплю.

Внезапный порыв сказать ей правду; в темноте гораздо легче. Но я не говорю ничего; утром она уйдет. Если она вернется – что вполне может случиться, когда она поймет, где побывала, – я не стану подходить к двери.

– Теперь я могу уйти, – говорит она. – Я просто хотела убедиться, что с вами все в порядке.

Я не хочу, чтобы она уходила; ощущение еще одного тела на постели – это приятно.

– Расскажите мне свою историю в шести словах.

Она закидывает ноги на кровать и облокачивается на изголовье рядом со мной. Я сажусь, и мы смотрим друг на друга в темноте.

– Проблемный отец. Брат погиб. Получила помощь.

Дождь хлещет в окно; звук капели ото льда, тающего в водосточных трубах и на деревьях.

– Шести слов недостаточно. Вам следовало использовать семь.

– Проблемный отец. Брат погиб. Продолжаю получать помощь.

– Намного лучше, – киваю я. – История продолжается.

– Печальная история, которая никогда не заканчивается, счастливее, чем счастливая история, которая заканчивается.

– У всех историй одна и та же концовка.

– Зависит от того, что понимать под концовкой.

– Все кончено. Конец.

– Ненавижу, когда истории заканчиваются этим словом, – говорит она. – Когда я была маленькой, я всегда плакала, услышав, что «и потом они жили всегда долго и счастливо». Потому что, видите ли, они жили долго и счастливо, а не живут долго и счастливо.

– Вас ужасно расстраивали грамматические противоречия.

– Они жили счастливо – отлично. Это я могу принять. Но как только используешь прошедшее время – жили , уже нельзя сказать – всегда .

– У вас красивый голос.

– А петь я не умею.

– Все умеют петь.

– Я плохо пою.

– Попробуйте спеть пару нот.

– Поверьте мне на слово, – настаивает она.

– Тогда расскажите мне сказку.

– Счастливую или печальную?

– Расскажите мне о своем отце.

– Вряд ли из этого получится хорошая сказка на ночь.

– Ладно, тогда о вашем брате.

– У нее несчастливый конец.

– Тогда расскажите о помощи.

Теперь она лежит на боку, положив голову на одну из моих подушек.

– Мой брак был неудачным, – начинает она. – Честно говоря, он был куда хуже, чем просто неудачным. Я попала в опасную ситуацию… в общем, вы понимаете. Хотела уйти, но… А потом однажды приходит почтой эта книга, и я такая думаю, это еще откуда. Она называлась «Повседневные чудеса», и внутри лежала записка от автора – не просто кому-нибудь, но мне. Дорогая Саманта, то, что я послал тебе эту книгу, – не случайность . И когда я прочла ее, все вдруг – щелк, и встало на место. Это все равно, как если бы он назвал мне мое истинное имя. Будто я тридцать лет бродила по свету, думая, что я – человек по имени Саманта, а в действительности была кем-то другим. Спустя несколько лет я написала ему письмо, рассказала, что его книга изменила мою жизнь.