Зулейка Доусон - Форсайты

– Он, безусловно, прекрасно владеет словом, и, я уверена, Вэл не мог не отметить, как хорошо он разбирается в лошадях. – Напряженно прислушивавшаяся Флер не уловила в мягком голосе Холли и тени насмешки. Может, в кои-то веки сыграло роль ее чувство справедливости.

Имоджин села рядом с матерью, уютно устроившись в подушках.

Хотя ее фигура, некогда роскошная, с приходом среднего возраста округлилась и стала просто полной, в больших темных глазах, с которыми прекрасно сочетался искусно подобранный оттенок волос, все еще оставалось что-то от прежней загадочности. Никакой загадочности в ней, разумеется, не было, а если когда и была, то за полжизни, прожитой рядом с Джеком Кардиганом, она окончательно выветрилась, но иллюзия сохранялась и была приятна.

– Знаешь, он напоминает мне кого-то.

– Да? – Уинифрид, сама того не замечая, чуть нахмурилась, словно та же мысль мелькнула и у нее, но не задержалась. – Кого же?

– Прямо не знаю, – ответила Имоджин с отсутствующим видом, который, как послушный спаниель, приходил к ней по первому зову.

– Это всегда так раздражает, – сказала ее мать.

Флер подошла к Холли, стоявшей у камина: Холли разглядывала картину над камином.

– Это Мондриан?

– Да, нам хотелось повесить здесь что-нибудь геометрическое, и де Стиль, как мне кажется, уловил, что нам надо.

– Отрицание формы – насколько я знаю, таков был их принцип?

– Ну, это так, реклама. Они отказываются от формы, чтобы яснее видеть субстанцию. – Флер внезапно рассмеялась горькой мысли, промелькнувшей в голове. Она была уверена, что Холли поймет семейный подтекст, сказав в заключение: – Думаю, из всех Форсайтов только у меня у одной есть Мондриан. А как он тебе?

Холли ответила, подумав:

– Очень талантливая картина и изысканная… Но, на мой вкус, слишком уж авангардна.

И снова в голосе Холли не проскользнуло, казалось, ни малейшего желания уколоть, хотя вполне возможно, все сказанное ее кузиной с нежным взором вполне могло выражать то, что она думала о хозяйке дома. Пока что Флер удавалось отгонять то и дело подкрадывавшиеся – как волк к овчарне – циничные мысли, и тем не менее этот коварный зверь спровоцировал ее на следующий вопрос:

– А как поживает Джон?

Флер не видела Холли больше года – а Джона тринадцать лет, – так что прозвучал он вполне невинно даже после того, как она прибавила:

– По-прежнему доволен своей фермерской жизнью?

Обе стояли лицом к картине, и Флер совсем не нужно было переводить взгляд на свою кузину, чтобы убедиться, что врасплох ее не захватишь. Холли с улыбкой разглядывала Мондриана. Даже голову чуть склонила набок, любуясь.

– Да. Даже очень. И Энн тоже, и детки у них просто прелесть.

– Хм…

Осознанно или нет, – а Флер вовсе не собиралась истолковывать что-то в благоприятном свете, а то как-то очень уж благополучно проходил вечер, – Холли только что поставила крест на последних тринадцати годах ее жизни, долгих годах существования без Джона, после того как она в конце концов отказалась от него в пользу этой американки Энн; поставила крест на этих годах и бросила их плыть по воле волн, как бутылку с запиской в несколько отчаянных слов. Распалившийся востроглазый зверь не отставал.

– А его мать?

– Она по-прежнему в Париже. Кстати, мы…

Восклицание, раздавшееся за их спиной, переключило внимание Холли.

– В чем дело, тетя? – так Холли в силу запутанности их сложных семейных связей называла свою свекровь.

– Я сказала, что ты ведь сможешь зайти к ней в Париже? Верно?

Холли помолчала.

– Да… – ответила она без большой уверенности.

– Вы туда собираетесь? – быстро спросила Флер.

Теперь они с Холли сидели друг против друга в широких креслах орехового дерева, стоявших по обе стороны камина.

– Да… мы едем завтра. В Курветских конюшнях появились арабские скакуны, о которых давно мечтал Вэл. Мы решили съездить посмотреть.

– Безусловно, – сказала Уинифрид. – Так что для вас будет проще простого заглянуть к Аннет, пока вы находитесь там. Это просто замечательно!

– Да… – сказала Холли, избавляя Флер от необходимости сказать то же самое.

Глава 5

Письмо в газету «Таймс»

При тусклом желтоватом свете небольшой настольной лампы, скудно освещавшей его завешанный карикатурами кабинет, совестливый член парламента от Мид-Бэкса снова запустил руку в волосы, готовясь использовать второе из своих конституционных прав, чтобы помочь своему бывшему денщику. Он писал письмо в газету, обнаруживая, что в половине второго ночи вдохновение если и приходит, то без большой охоты. Он вернулся из парламента около часу и за полчаса написал, чувствуя на себе иронический взгляд Белой Обезьяны, поглядывавшей на него из висевшей над столом рамы, несколько малоубедительных вариантов письма. После того как на башне парламента куранты снова проиграли музыкальную фразу Генделя, Майкл взял черновик последнего и внимательно прочитал его.

Его произведению, написанному достаточно хорошо, явно не хватало искры Божьей. Он откинулся в кресле и поднял глаза к потолку. Нужно бы процитировать кого-нибудь. Но вот кого?

Ответ – принимая во внимание поздний час – был на удивление удачен. Майкл пересек комнату и взял с полки тоненький томик, озаглавленный «Притворство». Кого же и процитировать, как не Уилфрида.

Книжка была перенасыщена злобой и горечью. Просматривая стихотворения, Майкл недоумевал, как это удалось избежать подобных чувств ему самому? Ведь они оба воевали приблизительно в одних и тех же местах, хотя Уилфрид какое-то время был авиатором. Мы побывали под равными по силе бомбардировками, думал он, и в конце концов угодили в один и тот же госпиталь. Более того, мы освободились от одинаковых идеалов и уцепились взамен за те же лживые посулы, только вот после войны я жил единственно надеждой, Уилфрид же не видел ее вовсе.

«Мы поколение, проигравшее выборы, еще не успев до них дорасти», – сказал он как-то. Наверное, главным образом этим объясняется его злобность, думал Майкл. Но произошли еще одни выборы – вернее, жеребьевка, – где на билетиках были написаны имена их обоих. По-видимому, он родился под счастливой звездой, потому что Флер вытащила из шляпы билетик с именем Майкла, а не Уилфрида.

Майкл вспомнил каменистую отмель того отрезка времени на исходе второго года их брака, когда Уилфрид Дезерт – главный шафер на их свадьбе, не кто-нибудь! – признался в любви Флер. На протяжении нескольких тягостных недель Майкл жил под угрозой одновременной потери и жены, и лучшего друга. Он был уверен, что взаимностью Флер Уилфриду не отвечает, но в том-то и таилась опасность, потому не отвечала она взаимностью и ему самому. Майкл тогда еще не знал подробностей ее единственной большой любви, но понимал, что его сватовство увенчалось успехом лишь потому, что бесспорный фаворит в скачке, где призом была ее любовь, непонятным образом сошел с дистанции перед последним препятствием. Вместо того чтобы остаться в списке – «в скачке участвовал также Майкл Монт…» – он легко пришел к финишу, не имея соперников, и сорвал приз. И если Флер, совершенно очевидно, не любила ни одного из них, то почему бы ей было не уйти к Уилфриду. Все-таки что-то новое.