Сара Груэн - Дом обезьян

Элизабет повесила трубку.

Джон захлопнул мобильник и швырнул его на сиденье. Припарковав машину, он вцепился в руль обеими руками и, стиснув челюсти, тупо уставился на контейнер для собачьих какашек, который стоял прямо у входа в гостиницу.

«Более чем способная».

А вы, сэр, нет. Джону хотелось кого-нибудь прибить. Еще никогда в жизни он не был так близок к совершению акта насилия. Это была его серия репортажей, его материал, а Кэт ловко присвоила его себе, как какой-нибудь фигляр, который сдергивает скатерть с накрытого стола в День благодарения.

На подъездной дорожке машины Тима и Фрэн не было, но они могли просто отправиться за покупками. В то, что они уехали совсем, Джон поверил только после того, как заглянул в комнату для гостей.

Свидетельства визита Фрэн были повсюду: кружевные салфетки; устланные бумагой полки; по-новому переставленные выдвижные ящики; по-новому сложенные полотенца и простыни. И все выглажено. Джону показалось забавным, что она выгладила его джинсы и нижние рубашки, но, когда он обнаружил, что она, кроме всего прочего, выгладила еще и его трусы, веселья у него поубавилось.

Стол был накрыт новой скатертью, так что Джон прихватил ужин «Хангри Мэн», сел на диван и закинул ноги на стол. Отправив в рот ложку с липким картофелем, он не мог не вспомнить о версии этого блюда в исполнении Аманды — пюре, щедро сдобренное сливочным маслом. А еще Джон вспомнил о чудесной еде, которую она приготовила для него и которая теперь гнила в мусорном контейнере за «Резиденс Инн». То, что он ее выбросил в мусорку, было сравнимо с предательством, он испытывал настоящую боль, чуть ли не на физическом уровне. Но вот уж черта с два он предложил бы Кэт то, что приготовила Аманда. Если бы Кэт тонула, он бы ей и соломинки не протянул. И так он относился к ней еще до того, как увидел фотографию. Если и надо что-то сделать, так это вычислить Сесила, бедняга наверняка уже не один год не пробовал домашней еды. Но об этом варианте Джон вспомнил, только когда оказался в самолете.

Джон переключал каналы, автоматически перепрыгивая через спортивные, как будто Аманда была дома и могла запротестовать. Боже, как он хотел, чтобы она была дома! Их дом без нее казался пустым и огромным. По телефону она посочувствовала ему по поводу его нового задания, но ему хотелось обнять ее, найти успокоение в ее физическом присутствии.

Элизабет вызвала Джона в Филадельфию, чтобы он взял на себя еженедельную колонку «Урбанистический воин». Настоящий «Урбанистический воин» уже имел близнецов, которые, по всей видимости, оказались маленькими монстрами, от которых любого хватит кондрашка. В результате Элизабет замучила бессонница, и она взяла отпуск. На взгляд Джона — поступок, недостойный настоящего воина. Прилепи по малышу к каждой сиське на этой похожей на рогатку штуковине и иди себе дальше, измеряй собственные изъяны. И это не притворное равнодушие. В этом заключалась суть его задания. Очерки о свихнувшемся парне, который запатентовал устройство для измерения и сравнения выбоин по всему городу, о выпускнике самой проблемной средней школы, швейцаре — любимчике Филадельфии. Подсчет брошенных на автостраде машин. Обследование самых замусоренных улиц. На этой неделе он должен был задумать и провести операцию против собачников, которые не убирают за своими псинами в Файрмаунт-парке и на Риттенхаус-сквер.

А потом выплыла фотография. Джон зашел на сайт «Инки» взглянуть на предыдущие версии «Урбанистического воина» и обнаружил над первым репортажем Кэт фотографию катастрофически пострадавшей Исабель Дункан. Ему стало дурно. Джон даже не узнал Исабель, только прочитав подпись, он понял, на кого смотрит. Джон внимательно изучил фотографию, но из-за огромного количества бинтов так и не смог понять, насколько она в действительности пострадала. Он мог сделать только один вывод — Исабель ни за что не дала бы разрешение на эту фотографию.

— Готова? — Питер поцеловал Исабель в лоб и подал ей стопку одежды.

Исабель кивнула и уставилась на разноцветные вещи. Сверху лежала какая-то незнакомая лыжная шапка с еще не оторванным ценником. Исабель отлепила ценник, скатала его в трубочку и положила на край прикроватного столика.

— Наденешь на голову, — сказал Питер.

При других обстоятельствах эта реплика позабавила бы Исабель, но сейчас она не была уверена, что вообще когда-нибудь сможет смеяться. Шестнадцать дней назад Питер вошел в палату и сообщил, что бонобо увезли… продали, как тостеры или снегоочистители, как старые бытовые приборы на распродаже. Это был настоящий удар, Исабель была настолько убита, что ее снова начали обкалывать успокоительными, и она подозревала, что это «успокоение» длилось несколько дней. Исабель была в ярости, она злилась на Питера, который обещал, что присмотрит за обезьянами; на университет, предавший их сразу и не раздумывая; на весь мир, относящийся к этим живым существам, как к собственности. Питер выстоял — он успокаивал Исабель, когда она ему это позволяла, и клялся, что постарается разузнать, куда увезли бонобо. Но поиски привели в бюрократический тупик. Одним из условий сделки была анонимность покупателя, и ради безопасности университета (и, уж конечно, из уважения к закону) университетский адвокат ни в какую не соглашался нарушать договор.

— Еще у нас есть замечательные шарфы, — сказал Питер, пока Исабель ощупывала шапочку. — Только подъезжая сюда, я вспомнил, что тебе нужно что-то надеть, чтобы доехать до дома. Так что заскочил в первый попавшийся магазин — это все, что они смогли предложить.

Исабель была уверена, что вполне способна передвигаться самостоятельно, но Бьюла этой уверенности не разделяла, в итоге Исабель вывезли из палаты на кресле-каталке и покатили мимо стула, на котором еще совсем недавно сидел полицейский, в холл. Полицейского приставили к Исабель после инцидента с Кэт Дуглас, хотя, насколько ей было известно, единственным человеком, который пытался ее увидеть, была Селия, которую по распоряжению Питера заворачивали на подходе к палате.

Пока Питер подгонял машину, Исабель тихо сидела в каталке на тротуаре и ловила на себе любопытные взгляды проходящих мимо людей. Она их не винила. Болезненно худая, в кровоподтеках, с жутким пластырем на переносице и в натянутой до бровей лыжной шапочке, которая только подчеркивала отсутствие волос, она, естественно, привлекала внимание.

Это был типичный для Канзаса зимний день — яркое небо, серая земля и холодный воздух, от которого щиплет в носу. Ринопластика была самой неприятной из операций, и даже не из-за боли, а из-за того, что, испытав облегчение после того, как ее наконец-то избавили от челюстных шин, Исабель тут же ощутила дискомфорт от марлевых тампонов в носу. Хирург позволил себе некоторую вольность и был весьма доволен результатом операции: небольшая горбинка исчезла, а кончик носа стал аккуратным, почти острым. «Нос, достойный Голливуда», — с явной гордостью констатировал он. Исабель предпочла бы, чтобы он просто восстановил носовую перегородку, но дело было сделано, и жаловаться не имело смысла.