Никос Казандзакис - Невероятные похождения Алексиса Зорбаса

Он был уже в настроении, разошелся.

– Христос родился, слышишь, Соломон премудрый, бумагомаратель?! Что тут судить да рядить: родился – не родился… Родился, и нечего глупить! Если поглядеть в микроскоп на воду, которую мы пьем, сказал мне как-то один инженер, то видно, что вода полна червячков, да таких крохотных, что простым глазом и не увидишь. Как увидишь червячков, так и пить не станешь. А не станешь пить – помрешь от жажды. Так что разбей лучше микроскоп, хозяин, разбей негодный, и сразу же червячки исчезнут, а ты напьешься воды и утолишь жажду!

Повернувшись к нашей расфуфыренной подруге, Зорбас поднял полный стакан и провозгласил:

– Этот бокал я пью в твою честь, о дева-соратница! В жизни моей повидал я множество корабельных статуй: пригвожденные к носу корабля, возносят они свои груди, а щеки и губы их выкрашены в ярко-красный цвет. Они исплавали все моря, побывали во всех портах, а когда корабли стали развалюхами, их вытащили на берег и пристроили под конец жизни к стенке в какой-нибудь кофейне, куда ходят пить капитаны.

Ныне, госпожа-капитанша, зрю я тебя на этих берегах! Теперь, когда я вдоволь поел и выпил, ты кажешься мне статуей большого корабля. А я – твоя последняя пристань, Бубулина, я – кофейня, в которую ходят пить капитаны. Приди же и прильни ко мне своими парусами! В твою честь пью я этот бокал, о моя русалка!

Мадам Ортанс расплакалась от избытка чувств и прильнула к плечу Зорбаса.

– Вот увидишь, еще придется расплачиваться за доброе слово, – прошептал мне на ухо Зорбас. – Не отпустит меня сегодня негодница. Эх, как мне их жаль, несчастных, как их жаль!

– Христос родился! – крикнул он затем своей русалке. – За нас!

Перекинув свой локоть за локоть мадам, на брудершафт, Зорбас осушил вместе с ней залпом стакан, а затем они умиленно посмотрели друг на друга.

Уже близился рассвет, когда я ушел сам из теплой комнатки и отправился в обратный путь. Село уже наелось и напилось вдоволь и теперь спало, затворив окна и двери, под огромными зимними звездами.

Было холодно, море шумело, звезда Венеры кокетливо повисла на востоке, танцуя и играя. Я шел вдоль берега, играя с волнами: они бросались, стараясь окатить меня, а я убегал, был счастлив и говорил: «Вот это и есть подлинное счастье! Не требовать ничего и не работать по-скотски, словно требуя всего. Жить вдали от людей, любить их и не нуждаться в них. А на Рождество поесть и выпить всласть, а затем уйти в одиночестве от всех приманок, видеть над собой звезды, слева – землю, справа – море, а затем вдруг почувствовать всем сердцем, что жизнь свершила свой последний подвиг и стала сказкой».

Дни шли чередой друг за другом, я старался стойко держаться, кричал и играл, но где-то там, в самом сердце моем, была печаль. В течение всей той праздничной недели приходили воспоминания, в душе моей звучала музыка и являлись дорогие мне люди. Я снова почувствовал, насколько верна прадавняя сказка, согласно которой сердце человеческое – яма с кровью, к которой припадают любимые нами мертвецы и, испив крови, оживают. И чем больше мы их любим, тем больше нашей крови они пьют.

Было это накануне Нового года. Шумная ватага сельских ребятишек с большим бумажным кораблем подошла ко входу в наш барак и принялась колядовать. Святой Василий [35], тоже ученый, с бумагой и чернильницей, отправился из Кесареи, чтобы прибыть к лазурным берегам Крита и спеть славословие Зорбасу, мне и несуществующей «госпоже вельможной».

Я все слушал, слушал и молчал. Чувствовал, как падает, словно лист с дерева, год из сердца моего, а я делаю еще один шаг к черной яме.

– Что с тобой, хозяин? – спросил Зорбас, который пел вместе с детворой, ударяя в бубен. – Да что же это с тобой? Ты побледнел и постарел, хозяин. А я сегодня словно опять мальцом стал. Снова рождаюсь на свет, как Христос. Как это он возрождается каждый год? Вот и я так.

Я прилег на кровать и закрыл глаза. Сердце мое было в тот день растревожено, и говорить не хотелось.

Не спалось. Словно в ту ночь предстояло отчитаться за мои дела, и вся моя жизнь предстала передо мной в спешке, бессвязная, в неопределенности, словно сон, и я в отчаянии смотрел на нее.

Словно пушистое облако, на которое налетают высоко в небе ветры, жизнь моя изменялась, уплотняясь, рассеиваясь, снова уплотняясь и приобретая различные формы – лебедя, собаки, демона, скорпиона, золотого павлина, обезьяны. Облако все более рассеивалось и развеивалось, все из радуги и воздуха.

Все вопросы, поставленные мной перед жизнью, не только остались без ответа, но стали еще более сложными и суровыми. А самые великие надежды мои тоже потерпели крах в благоразумии…

Светало. Я не открывал глаз, пытаясь собрать свою волю, чтобы преодолеть затвердевшую кору мозга и попасть в то грозное мрачное русло, которое соединяет каждую каплю человеческой крови с великим океаном. Я спешил разорвать одежды и увидеть, что несет мне этот Новый год…

– Доброе утро, хозяин! С Новым годом!

Голос Зорбаса неожиданно вернул меня снова на землю. Открыв глаза, я успел заметить, как Зорбас разбил о порог барака крупный плод граната. Освежающие рубины долетели до кровати, я собрал несколько, положил в рот и почувствовал их свежесть.

– Желаю много денег, хозяин, доброго настроения и чтобы красивые девушки похищали нас! – радостно воскликнул Зорбас.

Он умылся, побрился, принарядился – надел штаны из зеленого сукна, серый войлочный пиджак, полушубок из наполовину вылинявшего козьего меха, русскую каракулевую шапку – и подкрутил усы.

– Пойду, хозяин, поприсутствую в церкви как представитель компании, – сказал он. – Для угля будет хуже, если нас примут за масонов. А я от этого ничего не теряю. И время скоротаю. – Он слегка наклонил голову, подмигнул и тихо сказал: – Может быть, и вдова там будет.

Бог, интересы компании и вдова неразрывно слились воедино в мыслях Зорбаса. Я услышал его легкие удаляющиеся шаги и вскочил: волшебство исчезло, душа снова оказалась запертой в темнице из плоти.

Я оделся и пошел прогуляться вдоль берега. Шел я быстро, радуясь, словно избавившись от какой-то опасности или от греха. Святотатством показалось мне вдруг утреннее желание подглядеть и увидеть еще не родившееся будущее.

Вспомнилось, как однажды утром мне посчастливилось увидеть на сосне кокон бабочки в ту минуту, когда пребывавшая внутри душа разрывала оболочку, собираясь выйти на свет [36]. Я ждал, но бабочка медлила, а я спешил. Тогда я склонился над коконом и принялся согревать его своим дыханием. Я нетерпеливо согревал его, и вот чудо начало свершаться у меня на глазах, в более быстром ритме, чем это происходит в природе. Наконец кокон раскрылся – и бабочка появилась на свет. Никогда не забуду охватившего меня ужаса: крылышки ее остались темными, не расправленными – бабочка содрогалась всем тельцем, пытаясь расправить их, но так и не смогла. Я тоже пытался помочь ей своим дыханием, но тщетно: ей нужно было терпеливо созревать и расправлять крылышки под солнцем, а теперь было уже слишком поздно. Дыхание мое заставило бабочку родиться предчасно, морщинистой и недозревшей. Она появилась на свет до надлежащего срока, отчаянно трепыхалась и вскоре умерла у меня на ладони.