Никос Казандзакис - Невероятные похождения Алексиса Зорбаса

– Спокойной ночи, хозяин!

– И не забывай, Зорбас: ты ей обещал свадьбу, не выставляй меня обманщиком.

Зорбас вздохнул:

– Снова жениться, хозяин? Надоело уже.

Запах парфюмерного мыла становился сильнее.

– Держись, Зорбас!

Я поспешил уйти, потому что снаружи уже слышалось дыхание старой русалки.

На рассвете следующего дня меня разбудил крик Зорбаса.

– Что это с тобой с самого утра? Почему ты кричишь? – спросил я.

– Так дело не пойдет, хозяин! – ответил он, укладывая в торбу съестные припасы. – Я приготовил двух мулов, поднимайся, съездим в монастырь – подпишем бумаги и запустим подвесную дорогу. Лев только одного боится – вшей. Вши нас заедят, хозяин!

– Почему это ты называешь вошью бедную Бубулину? – спросил я, засмеявшись, но Зорбас сделал вид, будто не слышит.

– Пошли, пока солнце не поднялось высоко, – сказал он.

Мне захотелось подняться в горы, подышать воздухом, пропитанным запахом сосны. Мы отправились на мулах вверх, сделали небольшую остановку у шахты, и Зорбас отдал распоряжения рабочим – долбить «Настоятельницу», проложить канавку в «Мочегонной» и отвести воду…

День сиял, словно гладко отшлифованный бриллиант. Мы поднимались вверх, и вместе с нами поднималась вверх, очищаясь, душа. Я снова испытал, сколь важны для души чистота воздуха, легкость дыхания, широта горизонта. Кажется, будто душа – дикое животное, которое обладает легкими и ноздрями, нуждается в обилии кислорода и страдает среди пыли и дыхания многих существ…

Солнце поднялось, когда мы въехали в сосновый лес. Пахло медом, ветерок веял над нами, шумя, словно море.

В течение всего пути Зорбас присматривался к склону горы, мысленно забивая через каждые несколько метров столбы, а поднимая глаза, видел, как проволока уже блестит на солнце, уходя линией вниз, к берегу, и подвешенные на ней, очищенные от ветвей стволы летят стрелами.

Он потирал руки и говорил:

– Отличная работа! Золотое дно! Деньги будем лопатами загребать, а потом сделаем то, о чем говорили.

Я удивленно глянул на него.

– Не притворяйся, будто ты забыл! Перед тем как построить наш монастырь, отправимся на большую гору, как там ее называют, Фивы?

– Тибет, Зорбас, Тибет… Но только вдвоем. Тамошние места не для женщин.

– А кто говорит о женщинах? Хороши они, несчастные, хороши, не надо от них отказываться, когда у мужчины не окажется мужской работы – добывать уголь, захватывать крепости или разговаривать с Богом. Что тогда делать, чтобы с тоски не помереть? Вот он и пьет вино, играет в кости, ласкает женщин. И ожидает. Ожидает, пока придет его час. Если придет.

Зорбас немного помолчал и снова сказал, уже сердито:

– Если придет! Потому что может и не прийти. – А затем добавил: – Не могу я больше, хозяин, не могу. Или земля должна стать больше, или я – меньше. Иначе – пропал я.

Из-за сосен вышел монах – рыжий, с пожелтевшей кожей, в сутане с закатанными рукавами и черной закругленной скуфье. В руке у монаха была железная палица, которой он ударял о землю, торопливо шагая вперед. Увидав нас, монах остановился, поднял железный посох и спросил:

– Куда путь держите, благослови вас Бог?

– В монастырь, – ответил Зорбас. – В монастырь помолиться.

– Возвращайтесь обратно, христиане! – воскликнул монах, и его голубые навыкат глаза налились кровью. – Возвращайтесь обратно, для вашего же блага! Не сад это Богородицы, но владения Сатаны. Бедность, послушание, целомудрие приличествуют монаху?! Ложь! Ложь все это! Возвращайтесь обратно, да поскорее: мошна, содомский грех да то, как стать настоятелем, – вот их Святая Троица!

– С этим не соскучишься! – радостно сказал, повернувшись ко мне и присвистнув, Зорбас.

Затем он спросил монаха:

– Как тебя зовут, старче? И куда, скажи, будь добр, путь держишь?

– Захарий. Взял я котомку и ушел оттуда. Ушел, не могу больше. А твое имя как, земляк?

– Канаваро.

– Не могу я больше, брат Канаваро. Христос всю ночь напролет стенает, не дает мне уснуть. И я тоже стенаю вместе с ним. А настоятель – чтоб ему в огне гореть! – позвал меня сегодня на рассвете и говорит: «Ты, Захарий, братьям спать не даешь. Прогоню тебя!» – «Это я им спать не даю? Я или Христос? Это он стонет», – отвечаю я. Поднял тогда настоятель свой посох и вот, вот – глядите!

Монах снял скуфью и показал запекшуюся на волосах кровь.

– Отряхнул я прах с ног моих и отправился в путь.

– Пошли с нами обратно в монастырь, – сказал Зорбас. – Я тебя с настоятелем помирю. Пошли. Составишь нам компанию и дорогу покажешь. Сам Бог тебя послал.

Монах немного подумал, глаза его блеснули, и он спросил:

– А что вы мне дадите?

– А ты что хочешь?

– Оку соленой трески и бутылку коньяка.

Зорбас внимательно поглядел на него:

– Не пребывает ли в тебе какой-нибудь дьявол, Захарий?

Монах вздрогнул.

– Откуда ты знаешь? – спросил он изумленно.

– Я на Афоне бывал, кое-что знаю, – ответил Зорбас.

Монах опустил голову и еле слышно пробормотал:

– Да. Пребывает.

– Это ему хочется трески и коньяку?

– Да, будь он трижды проклят!

– Хорошо, согласны! Может быть, он еще и курит?

И Зорбас бросил монаху сигарету, которую тот вожделенно схватил.

– Курит, конечно же, курит, будь он проклят! – сказал монах, вытащил из-за пазухи кремень с фитилем, высек огонь и затянулся, насколько позволяли легкие.

– Во имя Христа! – провозгласил он затем, переменив решение, поднял свою железную палицу и пошел впереди.

– А как зовут этого дьявола, что внутри тебя? – спросил Зорбас, подмигнув мне.

– Иосиф, – не оборачиваясь, ответил монах.

Общество полоумного монаха было мне не по душе. Искалеченный разум, как и искалеченное тело, вызывает у меня смешанное чувство антипатии, жалости и отвращения. Однако я ничего не сказал, предоставив Зорбасу полную свободу действий.

На свежем воздухе разыгрался аппетит. Проголодавшись, мы устроились под огромной сосной и открыли торбу. Монах с жадностью наклонился и заглянул, что там внутри.

– Нечего облизываться, отче Захарий! – воскликнул Зорбас. – Завтра – Чистый понедельник. Мы – масоны, потому подкрепимся мясом и цыпленком, и Бог нас простит. А для тебя, святой отец, есть у нас халва и маслины, пожалуйста!

Монах погладил свою засаленную бороду и сокрушенно сказал:

– Я, Захарий, пощусь. Поем маслин и хлеба, выпью водицы… Но Иосиф – дьявол, он не постится. Он тоже поест мяса и хлебнет вина из вашей фляги, проклятый!

И, перекрестившись, монах жадно заглотил хлеб, маслины, халву, утер рот ладонью, выпил воды, а затем снова перекрестился, как после еды.

– А теперь черед трижды проклятого Иосифа…