Никос Казандзакис - Невероятные похождения Алексиса Зорбаса

Мне словно грозила опасность низвергнуться в человекопожирающее слово «вечность». Я рассказывал, с каким страстным желанием когда-то – когда? еще год назад? – я склонялся над этой пропастью, закрыв глаза и широко расправив руки, готовый броситься вниз.

Когда я был в первом классе начальной школы, во второй части букваря была у нас сказка для чтения. Ребенок упал в колодец и очутился в прекрасном городе. Помню, были там роскошные сады, мед, сладкий рисовый кисель, игрушки… Я читал по слогам, и каждый слог втягивал меня в сказку все глубже. И вот как-то в полдень прибежал я из школы домой, склонился над колодцем у нас во дворе под виноградными лозами и стал зачарованно вглядываться в блестящий черный лик воды. И показалось мне, что увидел я прекрасный город с домами и улицами, с детьми и виноградником, изгибающимся под тяжестью сочных гроздей. И вот я дал себе полную свободу, опустил голову вниз, раскинул руки и уже отталкивался ногами от земли, чтобы лететь вниз. Но тут мать увидела меня, закричала, бросилась ко мне и в самый последний момент схватила поперек спины…

Когда я был маленьким, мне грозила опасность упасть в колодец, когда вырос – опасность упасть в слово «вечность». И в некоторые другие слова – «любовь», «надежда», «родина», «Бог». С каждым годом казалось, что мне удалось спастись и продвинуться дальше. Дальше я не продвигался: всего-навсего менял слово и называл это избавлением. А последние два года я повис над словом «Будда».

Но спасибо Зорбасу! Это – последний колодец, последнее слово, и теперь я избавлюсь уже навсегда. Навсегда? Мы всегда так говорим.

Я вскочил. Все мое тело, с головы до пят, было счастливо. Я разделся и бросился в море. Волны смеялись, и я смеялся вместе с ними. Мы играли. А когда я устал, вышел на берег, обсох на ночном воздухе и широкими легкими шагами отправился в путь, мне показалось, что я обрел спасение от грозной опасности, что я снова прильнул к груди матери и принялся сосать.

Подойдя к берегу у лигнитной горы, я вдруг резко остановился. В бараке горел огонь. «Зорбас вернулся! – радостно подумал я и уже хотел было пуститься бегом, но сдержался. – Не нужно показывать радости. Лучше предстать перед ним рассерженным и хорошенько пожурить его. Я ведь послал его для срочного дела, а он растратил деньги, спутался с шансонетками, задержался на целых двенадцать дней. Нужно прикинуться рассерженным, нужно…»

Я замедлил шаг, чтобы успеть рассердиться. Я пытался распалить себя, хмурил брови, сжимал кулаки, имитировал все сердитые жесты, чтобы вызвать в себе злость. Но так и не разозлился: по мере того как я подходил, радость моя только возрастала.

Я подкрался на цыпочках и заглянул в освещенное окошко. Зорбас стоял на коленях у зажженного примуса и жарил кофе. Сердце мое не выдержало, и я закричал:

– Зорбас!

Дверь тут же распахнулась, и Зорбас, босой, без рубашки, выскочил наружу. Он вытянул в темноте шею, заметил меня и раскрыл было объятия, но тут же совладал с собой и опустил руки.

– Здравствуй, хозяин! – нерешительно сказал Зорбас и остановился передо мной с выражением растерянности на лице.

Я попытался придать голосу побольше строгости и сказал насмешливо:

– Добро пожаловать! Не подходи – ты весь пропах парфюмерным мылом.

– Если б ты знал, сколько я отмывался, хозяин, – пробормотал он. – Сколько тер и скоблил свою чертову шкуру, прежде чем предстать перед тобою! Целый час мылся! Но этот проклятый запах… Впрочем, куда ему деваться? Не впервой – улетучится волей-неволей.

– Пойдем внутрь, – сказал я, чувствуя, что из-за разбиравшего меня смеха больше не могу так разговаривать.

Мы вошли в барак, который весь пропах пудрой, мылом, женским запахом.

– А это что еще за маскарад? – закричал я, увидав разложенные на ящике в ряд сумочки, парфюмерное мыло, женские чулки, красный зонтик и два флакона с духами.

– Подарки… – пробормотал Зорбас, опустив голову.

– Подарки?! – переспросил я, пытаясь разозлиться. – Подарки?

– Подарки, хозяин. Не сердись. Для несчастной Бубулины… Пасха скоро, она ведь тоже человек.

Мне с трудом удалось подавить смех.

– Самого главного ты так и не привез, – сказал я.

– Чего еще?

– Свадебных венков.

И я сообщил, что` наплел израненной страстью русалке.

Зорбас почесал голову, призадумался немного и наконец сказал:

– Нехорошо ты поступил, хозяин, нехорошо. Ты уж извини. Такие шутки, хозяин… Женщина ведь создание слабое, деликатное, сколько раз повторять? Как фарфоровая ваза. Относиться к ней надо очень бережно.

Мне стало стыдно. Я тоже раскаивался, но было уже поздно. Чтобы переменить разговор, я спросил:

– А с проволокой что? С инструментами что?

– Я все привез, все, не беспокойся! И овцы целы, и волки сыты. Подвесная дорога, Лола, Бубулина, хозяин, – все в порядке!

Он снял с огня джезву, налил мне в чашку кофе, дал привезенных бубликов с сезамом и медовую халву, которую, как ему было известно, я очень любил.

– Я тебе гостинец привез – большую банку халвы! – сказал Зорбас с нежностью. – И тебя не забыл. А для попугая – мешочек арахиса. Никого я не забыл. Голова у меня на месте.

Я ел бублики и халву и пил кофе, сидя, скрестив ноги, на полу, а Зорбас тоже пил свой кофеек, курил, смотрел на меня, и взгляд его завораживал, словно взгляд змеи.

– Ну как – решил мучивший тебя вопрос, старый висельник? – спросил я уже мягче.

– Какой вопрос, хозяин?

– Человек женщина или не человек?

– Ну-у! И с этим покончено! – ответил Зорбас, махнув ручищей. – Человек она, такой же человек, как и мы с тобой, даже хуже! Увидит у тебя кошелек, тут же теряет сознание, липнет к тебе, теряет свою свободу, да еще и радуется, что теряет, потому что, видишь ли, за всем этим – блеск твоего кошелька. Но вскоре… Будь оно все проклято, хозяин!

Он поднялся, выбросил сигарету в окно, и сказал:

– Ну а теперь – мужской разговор. Скоро Страстная неделя. Проволоку мы привезли, пора уже сходить в монастырь, поговорить с жеребцами и подписать бумаги насчет леса… Пока они подвесную дорогу не увидели и соображать не начали, понимаешь? Время идет, хозяин, довольно бездельничать, пора уже доставать породу, грузить ее на корабли, покрывать расходы… Эта поездка в Кастро дорого обошлась: дьявол, видишь ли…

Зорбас замолчал. Мне стало жаль его. Он был похож на ребенка, который нашалил, а теперь не знал, как исправить дело, и сердечко его тревожно билось.

«И не стыдно тебе позволять этой великой душе пребывать в столь плачевном состоянии? – мысленно сказал я себе. – Разве ты еще встретишь когда-нибудь другого Зорбаса? Так что возьми тряпку и сотри!»

– Оставь дьявола, Зорбас, мы в нем не нуждаемся! – резко воскликнул я. – Забудь про то, что было. Возьми лучше сандури!