Гарриэт Лейн - Элис. Навсегда

– Ну что ж, Фрэнсис, надеюсь, у тебя есть все необходимое. Хороших тебе снов, милая.

И в полутемной гостиной остаемся мы с отцом, сидя рядышком, как два космонавта в ожидании начала обратного отсчета.

Иногда я слышу лай собаки. Теперь в нем меньше злости, словно она начала привыкать к своему новому положению в доме, будто ею уже овладела полнейшая безнадежность.

Фильм до конца мы не досматриваем, переключившись на десятичасовой выпуск новостей.

Позже, уже в своей комнате, когда я снимаю обертку с кусочка мыла (крошечного и жемчужно-розового, похожего на китайский пельмень дим-сум), чищу зубы над крошечной раковиной, протираю влажной фланелькой лицо, мне слышно, как отец с неожиданной почтительностью сопровождает Марго по дому и выводит через парадную дверь наружу. «Давай, старушка моя, самое время глотнуть свежего воздуха». Я приоткрываю штору и наблюдаю, как эта пара начинает обход лужайки общественного парка, медленно передвигаясь от одного благословенного круга света под уличным фонарем к другому. Располневший пожилой мужчина и толстая пожилая собака бредут сквозь ветер и темноту.

Через пятнадцать минут слегка дребезжит стекло в двери и щелкает замок. Лежа в постели с рукописью, стоящей вертикально у меня на груди, и с блокнотом и ручкой, приготовленными на прикроватном столике, я слышу, как когти Марго скребут по доскам пола в коридоре. Бормоча пожелания спокойной ночи, отец отводит ее в беседку, а потом поднимается по лестнице, хрипловато и тяжело дыша при каждом шаге.

В туалете включается вентилятор вытяжки. Спускают воду в унитазе. Вскоре наступает тишина.

Это дом, где я выросла, но он ничего для меня не значит, как и я ничего не значу для него. Попадая сюда, я не чувствую себя более умиротворенной, не встречаю понимания, которого мне порой так не хватает. Напротив, нигде я не ощущаю острее одиночества и отчужденности ото всех остальных.

Здесь я научилась ходить и говорить. Часами сидела в гостиной и, высунув язык, писала карандашами письма на бумаге для аппликаций. Сеяла семена горчицы и кресс-салата во влажные грядки огорода за кухней. Утром после Рождества я спускалась вниз, чтобы получить в подарок кукол, роликовые коньки или велосипед, которые позднее сменили купоны на покупку книг или дизайнерские джинсы. Я валялась на лужайке под старой бузиной и с упоением читала. А потом уехала, и теперь у меня такое ощущение, будто я никогда не жила тут.

Всхлипывает труба радиатора, когда отопление отключается на ночь. Я меняю позу на узенькой кровати, рассматриваю тени, которые отбрасывает на потолок абажур лампы, и стараюсь вспомнить, каково это было – взрослеть в родительском доме. И не помню, чтобы была здесь как-то по-особенному счастлива или несчастна. Мое детство просто случилось со мной, как с большинством других людей. В свое время оно казалось мне бесконечной чередой страхов, мечтаний, маленьких секретов, но в отдалении детство видится таким же тоскливым, как и то существование, которое я веду сейчас. Делилась ли я с мамой своими радостями и огорчениями в школе? Уверена, что нет. Ей никогда не хватало времени выслушать меня. У нее всегда были другие заботы.

С Эстер возникали проблемы, она постоянно огорчала родителей, а позже начала тайком исчезать из дома, чтобы встречаться с мальчиками. Помню, каким облегчением для всех стал ее отъезд на учебу в университет. Я же была другой: хорошей девочкой, тихоней, управляемой и послушной, – делала что мне велели, избегала неприятностей, никому не доставляла хлопот. Но чем дальше я удалялась от этого дома, тем более он становился чужим и уже давно не воспринимался как родной.

Ненадолго должны заехать Пирсоны, чтобы выпить с нами по стаканчику перед воскресным обедом. Могут также заглянуть Терри и Уэл Крофт, если только сумеют выкроить время, потому что в Фулбери-Нортоне началась ярмарка антиквариата, куда им непременно нужно попасть. До ухода на покой Терри и мой отец были партнерами. Адвокатская контора «Торп и Крофт» с офисом на Бек-стрит между полицейским участком и развлекательным центром.

Если я опаздывала на автобус после занятий, то направлялась туда и дожидалась, когда отец освободится и отвезет меня домой. В приемной у них стояли два удобных кресла с широкими спинками, и я занимала одно из них, чтобы сделать домашнее задание по французскому, положив тетрадку на журнальный столик и освободив на нем немного места между старыми воскресными приложениями к газетам, откуда были вырваны все странички с рецептами. Пенни, секретарша, заваривала для меня чашку чаю и угощала розовой вафлей, коробку с которыми хранила в нижнем ящике бюро. Интересно, что сталось с Пенни? Мне всегда виделось в ней нечто нелепое, но лишь через много лет я поняла, что она попросту носила парик.

Между тем моя мама вне себя от волнения.

– Боюсь, тебе придется как-нибудь обойтись самой, – говорит она, с трудом сдерживая возбуждение, когда я спускаюсь к завтраку. – Ты же знаешь, где что лежит. А я очень занята… Рисовые шарики в буфете. Там же найдешь мюсли, кукурузные хлопья и все остальное. Нет, это молоко не трогай, дорогая. На нижней полке есть початая упаковка. Хлеб в хлебнице. Джем тоже в буфете. Может, ты захочешь заварить «Боврил» [6]?

Посудомоечная машина трудится на износ. Плита уставлена кастрюлями и сковородками, а кухонный стол покрыт подносами со стаканами, чашками и салфетками. Когда я заливаю молоко в миску с хлопьями, мама заканчивает просушивать зеленый горошек и тоже ставит его на плиту, готовясь к обеду, до которого не менее трех часов.

Отец успел сходить за газетой – «Обозреватель» они не покупают как слишком левацкий с точки зрения политики – и теперь сидит на диване, методично изучая полосу за полосой. Он постоянно издает короткие смешки и качает головой. Когда я присоединяюсь к нему, зачитывает отдельные фразы из статей: о странном вирусе, который губит конские каштаны, об очередном скандале с участием одного из младших членов королевской семьи или же особенно потешный пассаж из статьи ресторанного критика.

– Нет, ты только послушай это, милая! – восклицает отец, складывая газету так, чтобы было удобнее читать. – Тебе это понравится.

– Не снимай постельное белье со своей кровати, – доносится из кухни голос мамы. – Просто оставь все как есть. Я сама этим займусь во вторник.

– Хорошо, – отвечаю я и поднимаюсь наверх.

Как только я заканчиваю принимать душ и выхожу из ванной, раздается звонок в дверь. Пирсоны и Крофты прибывают одновременно, и когда я спускаюсь в гостиную, то сразу замечаю, что мама уже облачилась в свой «социальный камуфляж»: стеклянные глаза, чуть испуганная улыбка, абрикосового оттенка помада на губах и густой слой лака на волосах.