Элис Манро - Беглянка (сборник)

Джулиет держала на коленях раскрытую книгу, но не читала. Она не отрываясь смотрела в окно. На сдвоенном сиденье она расположилась в одиночестве, а сдвоенное сиденье напротив пустовало. Здесь ей постелили на ночь. Проводник сейчас хлопотал в этом спальном вагоне, складывая и убирая постельные принадлежности. Кое-где еще свисали до полу темно-зеленые саваны на молнии. В воздухе пахло этой тканью, похожей на парусину, и едва уловимо – ночным бельем и уборной. Когда в одном или другом тамбуре открывали двери, в вагон врывался свежий зимний воздух. Припозднившиеся пассажиры спешили на завтрак, иные уже возвращались.

На снегу виднелись следы, следы мелких зверушек. Вились нитками бус, исчезали.

Джулиет исполнился двадцать один год, а у нее уже были степень бакалавра и степень магистра по классической филологии. Сейчас она работала над диссертацией, но сделала перерыв и взялась преподавать латынь в ванкуверской частной школе для девочек. Педагогического образования у Джулиет не было, но школа за нее уцепилась, когда в середине семестра открылась горящая вакансия. Очевидно, никто другой на объявление не откликнулся. Ни один дипломированный педагог не согласился бы на такую ставку. Но Джулиет, которая не один год перебивалась на мизерных стипендиях, хотела немного подзаработать.

Она была высокой, белокожей, тоненькой девушкой; ее светло-каштановые волосы отказывались держать пышный начес – не помогал даже лак из баллончика. У нее был вид прилежной школьницы. Высоко поднятая голова, аккуратный округлый подбородок, большой рот с тонкими губами, вздернутый носик, смышленые глаза и легко краснеющий от напряжения или радости лоб. Университетские преподаватели в ней души не чаяли: они были счастливы, что в наше время хоть кто-то – тем более такой одаренный – изъявил желание заниматься классической филологией; но вместе с тем их не покидала тревога. Дело в том, что этим единственным желающим оказалась девушка. Реши она выйти замуж (а это совершенно не исключалось, поскольку для аспирантки, существующей на одну стипендию, она была недурна собой, очень даже недурна), все ее труды – а также их собственные – пойдут прахом; реши она не связывать себя узами брака, ее уделом наверняка будет уныние и нелюдимость, а также отставание от мужчин, которые станут обходить ее на каждом этапе карьеры (им повышение нужнее: мужчина ведь должен кормить семью). А кроме того, ей трудно будет отстоять свой нетривиальный выбор: древние языки – занятие, по расхожему мнению, бесполезное и нудное; трудно будет отмахнуться от кривотолков, как сделал бы мужчина. Нетривиальный выбор – это прерогатива мужчины: он, как правило, в любом случае находит женщину, готовую вступить с ним в брак. Но не наоборот.

Когда в университете появилось объявление о вакансии учителя, все советовали ей попробовать свои силы. Это очень полезно. Хоть ненадолго выйти в большой мир. Увидеть реалии жизни.

Джулиет не впервой было слышать такие советы, но ее огорчило, что на этот раз они исходят от тех мужчин, которые, судя по их виду и речам, не слишком близко знали реалии жизни. В городке, где она выросла, ее склад ума зачастую относили к тому же разряду, что хромоту или шестой палец, и люди не упускали случая ткнуть ее носом в довольно предсказуемые сопутствующие недостатки: она не знала, с какой стороны подойти к швейной машинке, не умела красиво упаковать подарок, не замечала, что у нее торчит комбинация. Выйдет ли толк из такой девушки – это был еще большой вопрос.

Он беспокоил даже ее родителей, хотя они ею гордились. Мать хотела, чтобы дочка пользовалась успехом, и заставляла ее учиться игре на фортепьяно и катанию на коньках. Джулиет занималась и тем и другим, но без желания и без блеска. А отец просто хотел, чтобы она была как все. Будь как все, твердил он, иначе тебя затравят. (Это противоречило тому обстоятельству, что родители Джулиет, в особенности мать, были совсем не такими, как все, но жили не зная горя. Видимо, отец подозревал, что дочери повезет меньше.)

Ладно, сказала Джулиет, когда поступила в колледж. На отделении классической филологии я такая, как все. Мне здесь очень хорошо.

И вот теперь она услышала тот же самый совет от преподавателей, которые, как ей всегда казалось, ценили в ней способности и радовались ее успехам. При всей своей доброжелательности они не могли скрыть тревогу. Выйти в большой мир, твердили они. Можно подумать, до этой поры она пребывала непонятно где.

Но несмотря ни на что, в поезде она вдруг почувствовала себя счастливой.

«Тайга», – думала она. И не знала, правильно ли так называть то, что она сейчас видит. Наверное, в глубине души она ощущала себя юной героиней русского романа, которая отправляется в незнакомый, страшный и волнующий край, где по ночам воют волки и где она встретит свою судьбу. Для нее не имело значения, что эта судьба (в русском романе) грозила оказаться тоскливой, трагической или той и другой сразу. Впрочем, личная судьба не имела особого значения. В действительности Джулиет влекло, даже зачаровывало совсем иное: вот это равнодушие, повторение, непостоянство и презрение к гармонии, отразившееся в поверхности докембрийского щита.

Краем глаза она заметила тень. Потом – приближение ноги в брючине.

– Здесь свободно?

Конечно свободно. Ну что она могла ответить?

Мокасины с бахромой, бежевые слаксы, бежевый с коричневым пиджак в темно-бордовую карандашную клетку, синяя рубашка, темно-бордовый галстук в синюю и золотую крапинку. Все новехонькое, с иголочки, и все, кроме обуви, вроде как великовато по размеру, будто после этих покупок туловище почему-то сжалось.

Лет, наверное, пятидесяти с небольшим, волосы золотисто-каштановые, зачесанные прядями с одного боку на другой. (Вряд ли крашеные; кто, в самом деле, надумает красить три волосины?) Брови домиком – более темного цвета, рыжеватые, густые. Кожа лица вся бугристая, плотная, как верхний слой простокваши.

Некрасивый? Еще какой. Да, некрасивый, но таковы же были, с ее точки зрения, очень и очень многие мужчины его возраста. По зрелом размышлении она бы не назвала его совсем уж отталкивающим.

Его брови поползли вверх, а светлые, водянистые глаза расширились, словно вознамерились изобразить веселье. Он сел напротив. И сказал:

– За окном посмотреть не на что.

– Да. – Она уставилась в книгу.

– Вот-вот, – сказал он, нисколько, похоже, не смущаясь таким началом. – А вы далеко едете?

– До Ванкувера.

– Я тоже. Через всю страну. Можно заодно и посмотреть, как она выглядит, правда?

– Мм.

Но он не унимался:

– Вы тоже сели в Торонто?

– Да.

– Это мой родной город, Торонто. Всю жизнь там живу. Вы тоже оттуда?