Элис Манро - Беглянка (сборник)

Она опасалась, что он спросит: «Я тебе не наскучил?» или «Поразительная штука – жизнь, правда?».

– Мне несказанно везло, – сказал он. – Всю жизнь везло. Нет, я понимаю, что некоторые так не считают. Кое-кто скажет: не нашел себя, не сколотил состояние. Кто-то скажет, что я потратил впустую то время, когда оказался без средств. Но это неправда… Мне был голос, – продолжил он и с полуулыбкой, адресованной себе самому, поднял брови. – Серьезно. Был голос. Он звал меня выбраться из клетки. Выбраться из клетки под названием «добейся успеха». Из клетки под названием «эго». И мне везло. Даже в том, что я заболел туберкулезом. По крайней мере, не пришлось оканчивать колледж, где я бы только забивал себе голову всякой чушью. А если бы война началась раньше, меня бы не забрали на фронт.

– Поскольку ты женился, призыв тебе в любом случае не грозил, – заметила Нэнси.

(Когда-то она в приливе цинизма поинтересовалась у Уилфа, не в этом ли крылся мотив той женитьбы. «Меня мало волнуют чужие мотивы», – сказал Уилф. И добавил, что войны все равно не будет. Ее и не было, целых десять лет.)

– Да, пожалуй, – ответил Олли. – Но на самом-то деле отношения оставались полулегальными. Я опередил свое время, Нэнси. Но я постоянно забываю, что в действительности не оформлял свой брак. Возможно, потому, что Тесса была очень глубокой и серьезной личностью. Ей или все, или ничего. Никакое легкомыслие с Тессой не проходило.

– Вот оно что, – протянула Нэнси с напускным безразличием. – Вот оно что. Ты и Тесса.

– Все планы сбил кризис, – сказал Олли.

Он тут же уточнил, что имел в виду: почти все проценты, а соответственно, и источники финансирования, иссякли. Источники финансирования исследований. Изменился способ мышления, научное сообщество отвернулось от тех предметов, где виделась несерьезность. Какие-то эксперименты еще некоторое время продолжались, но ни шатко ни валко, рассказывал он, и те ученые, которые раньше проявляли наибольшую заинтересованность и преданность идее, ученые, которые сами вышли на него (не он на них вышел, а они на него, подчеркнул Олли), те ученые дистанцировались первыми, перестали отвечать на письма, выходить на связь и в конце концов передавали через секретаря записки об отмене всех договоренностей. Как только ветер переменился, эти люди стали всячески показывать, что он и Тесса – грязь под ногами, прилипалы и конъюнктурщики.

– Теоретики, – сказал он. – После всего, что нам пришлось вынести, предоставив себя в их распоряжение. Знать их не хочу.

– Мне казалось, с вами имели дело в основном врачи.

– Врачи. Карьеристы. Теоретики.

Чтобы только вытащить его из болота старых переживаний и обид, Нэнси задала вопрос про эксперименты.

В основном использовались карты. Не игральные, а другие, предназначенные для исследования экстрасенсорики, с особыми символами. Крест, круг, звезда, волнистые линии, квадрат [47]. На стол выкладывается по одной карте каждого вида, картинкой вверх; остальная колода тасуется картинкой вниз. Тессу просили определить, который из лежащих перед ней символов соответствует верхней карте колоды. Это называлось тестом на угадывание в открытую. Тест на угадывание вслепую проводился сходным образом, только пять базовых карт лежали символами вниз. Другие тесты отличались нарастающей сложностью. В некоторых использовались фишки или монеты. В некоторых – ничего, кроме мыслительного образа. Серии мыслительных образов без каких бы то ни было записей. Испытуемый и экспериментатор могли сидеть в одной комнате или в разных, а то и за четверть мили друг от друга.

Потом число угадываний Тессы сопоставлялось со среднестатистической вероятностью чистого угадывания. Которая, по сведениям Олли, равнялась двадцати процентам.

В помещении не было ничего, кроме стола, стула и лампы. Ни дать ни взять камера для допросов. Тесса выходила оттуда выжатая как лимон. Символы преследовали ее часами, обступая со всех сторон. У нее начались головные боли.

Но результаты не носили окончательного характера. Высказывалась масса возражений – не в адрес Тессы, а по поводу достоверности тестов. Говорили, что у людей просто-напросто есть определенные предпочтения. Например, при подбросе монеты большинство загадывает орла, а не решку. Наобум. Вот и все. К этому добавлялось уже сказанное: тогдашний климат, интеллектуальный климат, задвигал такие исследования в рубрику несерьезных.

Сгущалась темнота. На дверь ресторана повесили табличку «ЗАКРЫТО». Олли не смог прочесть счет. Как оказалось, в Ванкувер его привела медицинская проблема, связанная со зрением. Нэнси со смехом забрала у него счет.

– Не спорь! Я же богатая вдова, разве не так?

Поскольку разговор был не окончен – отнюдь не окончен, как считала Нэнси, – они прошли дальше по улице, чтобы выпить кофе у «Денни».

– Может, ты хотела пойти в более шикарное заведение? – спросил Олли. – И заказать чего-нибудь покрепче?

Нэнси поспешила сказать, что достаточно выпила на пароме – ей этого хватит надолго.

– А я выпил столько, что на всю жизнь хватит, – сказал Олли. – Пятнадцать лет уже в завязке. Если точно – пятнадцать лет и девять месяцев. Старый алкоголик всегда выдает себя тем, что высчитывает месяцы.

В период экспериментаторства ученые-парапсихологи, Тесса и он сам завели ряд знакомств. Они сошлись с людьми, которые зарабатывали на жизнь своими способностями. Не наукой, а гаданием, чтением мыслей, телепатией или умственными аттракционами. Одни селились в дорогих районах, работали на дому или в специально снятом помещении первого этажа и оседали там на долгие годы. Давали советы в сердечных делах, предсказывали будущее, составляли астрологические прогнозы и понемногу занимались целительством. Другие выступали перед публикой. Например, примыкали к какому-нибудь разъездному объединению вроде «чатоквы» [48], которое предлагало лекции, чтения, сцены из шекспировских пьес, оперные арии, слайд-фильмы о путешествиях (под девизом «просвещение, а не развлечение») для всех слоев общества, не чураясь выступать даже на второразрядных ярмарках, где особым успехом пользовались канкан, гипноз и выход полуголой женщины, обвитой змеями. Разумеется, Олли и Тесса относили себя к первой категории. Просвещать, а не развлекать – именно так они видели свою миссию. Но и здесь момент оказался неудачным. На высококлассные услуги спроса больше не было. Радио предлагало теперь и музыку, и кое-какие образовательные передачи, а фильмы о путешествиях можно было посмотреть в любом приходском центре.

У них остался единственный способ заработать себе на жизнь – разъезжать с бродячими труппами, выступая в ратушах и на осенних ярмарках. Они делили сцену с гипнотизерами и укротительницами змей, с пошляками-юмористами и стриптизершами в перьях. Да и этот жанр постепенно сходил на нет; оживило его, как ни странно, приближение войны. Жизнь его искусственно продлило введение норм на бензин, из-за чего люди перестали ездить в ночные клубы и центральные кинотеатры. А телевидение еще не пришло в каждый дом, чтобы развлекать сидящих на диване зрителей волшебными трюками. Начало пятидесятых, Эд Салливан [49]и иже с ним – вот это действительно был конец.