Лия Флеминг - Последний автобус домой

– Мы вместе поедем, мама, – прошептала ей Конни. – Когда тебе станет получше. Тетя Ли все устроит… Поездом до Италии, потом на корабле. Я отвезу тебя туда. – На маминых губах заиграла улыбка – слабая, извиняющаяся.

– Ты поедешь… А я буду уже там… Обещай мне.

– Нет, мама, mazi. Вместе, мы с тобой вместе поедем! Д я и греческий почти забыла…

– Ты впитала его с моим молоком. Он по-прежнему в твоем сердце, и однажды ты поедешь туда. Крит ждет тебя… – Чтобы сказать это, она собрала все свои силы.

Конни не могла этого слышать и выскочила из палаты. Тетя Сью нагнала ее.

– Не бойся, ей почти не больно сейчас… Она просто заснет и не проснется.

– Но я не хочу, чтобы она заснула! Она моя мама… Кто будет заботиться обо мне? Как я буду жить без нее? – рыдала Конни. – И я все знаю о тебе и о моем папе…

– Тихо! Сейчас совсем не время для этого, – шепотом остановила ее Сьюзан. – Это теперь не имеет никакого значения. Ты Уинстэнли. Мы одна семья. Мы заботимся о своих. Таково желание твоей матери. Не расстраивай ее. Не показывай ей, как ты тоскуешь. Возвращайся и попрощайся. Ей пора отдохнуть.

Но когда они на цыпочках вернулись в палату и зашли за ширму, Анны Пападаки уже не было с ними. Душа ее тихо ускользнула. Вместо нее осталась прохладная оболочка, чужая женщина с раскрытыми глазами, обращенными к окну.

Они сели, взяв ее за руки, и долго сидели в молчании, каждая в своих мыслях. Конни от ужаса не могла дышать. «Мама улетела на Крит, а меня взять забыла!»

– Она была очень хорошей женщиной, – сказала Сью, доставая цветы из стоявшей на столике вазы и укладывая их в изготовье кровати. – Покойся с миром, сестра моя…

Конни смаргивает слезы и снова осознает себя на голубой скамейке в аэропорту Ханья. Ну когда же этот самолет наконец приземлится?

Мать всегда и во всем виновата, вздыхает она. Но если ты теряешь мать в юном возрасте, все меняется. Остаться сиротой в пятнадцать лет – рано. Все, что ты воспринимал как данность, вдруг рушится. Она тогда так мало знала о молодости своей мамы, о ее жизни с Фредди, пусть жизнь эта и была очень короткой. Столько вопросов не имеют ответа, а ответ на них знала одна лишь мама. Жизнь уже никогда не была прежней, и Конни очень отдалилась от Джой и Розы, хоть девочки и были очень добры к ней тогда.

Никакие молитвы, пышные венки и церковные песнопения на похоронах не могли смягчить горечь утраты. Ей казалось, она попала в кошмарный сон и никак не может проснуться.

«За всю жизнь я так и не оправилась от этой потери, я всегда скучала по тебе. Я не готова была попрощаться с тобой. А когда стала готова, тебя уже не было, я осталась одна…»

Она вспоминает плетеную сумку с кожаными ручками, с этой сумкой они ходили на рынок один раз в неделю, доверху набирали в нее овощей и несли потом вместе, вдвоем.

Конни погрузилась в учебу, как и мечтала мама об этом. Каждый вечер, страшась снова увидеть пустое мамино кресло, она оттягивала минуту, когда надо возвращаться домой. Она стала готовить уроки в библиотеке, ссылаясь на то, что ей мешает гомон пансиона.

Ей сказали быть храброй, собраться с духом, и она собралась. Тогда еще не было принято ходить к психотерапевту, каждый оставался со своим горем один на один, как на войне. Просто прячешь его поглубже. Словно мама уехала далеко-далеко, но все-таки пришлет открытку, как только доберется до места.

Клуб «Оливкое масло» по-прежнему собирался за ужином. Возможно, они находили утешение в этих встречах, но Конни заметила, что старается их избегать. Невилл пытался снова увлечь ее пением. Мисс Кент нажимала с занятиями, подталкивала ее пораньше сдать экзамены и перейти в шестой класс. Конни покорно повиновалась. Уткнуться в книжку – это было значительно легче, чем видеть, что мамы нет. Дверь доктора Фридмана всегда была для нее открыта, но Конни уходила от разговоров. Этим горем она не могла поделиться ни с кем.

И вернуться в лоно Церкви она не могла. Церковь не помогла ей ничем в самом для нее главном.

Некоторым утешением служила музыка – любая. Чем громче, тем лучше. Поп, джаз, любая музыка с резким ритмом – она заглушала всё, все печали. Это был выход. Именно тогда она написала первую версию «Цветов моей любви», но затолкала стихотворение подальше в ящик стола. В голове ее тогда не было никакой музыки, на которую можно было бы положить эти строчки.

Если бы мама осталась жива, всё сложилось бы как-то иначе? Как знать.

Впрочем, конечно, иначе. Она не сидела бы сейчас в аэропорту, ожидая того, кто, возможно, вовсе и не появится…

Роза поняла, что эта роль – ее, в ту же минуту, как только раскрыла «Меркьюри» и прочла, что Гримблтонский театр планирует новую постановку «Ромео и Джульетты» на открытой сцене на площади у городской ратуши. На пике популярности была «Вестсайдская история», Роза видела гастроли одной труппы в Манчестере. А тут, по замыслу режиссера, ожидается противостояние стиляг и рокеров.

– Конни, я просто должна играть Джульетту!

Кто ж еще, как не смуглая яркая итальянка, сможет передать всю страсть этой роли? К тому же ей надо набирать опыт, показывать себя и тем самым приближать к себе шанс сыграть главную роль. И никто не посмеет ей в том помешать. Танцевальная школа съедала все время, и она не успела присоединиться к труппе Молодежного театра, но в «Меркьюри» говорится, что этот конкурс – открытый.

Конни шла, чуть отстав, и рассеянно кивала, размышляя, что сама она вполне удовольствовалась местом в хоре. После смерти матери она словно закрылась в кокон. Заинтересовать ее чем-либо стало трудно, но Роза надеялась: участие в постановке поможет ее расшевелить.

Их актерский опыт ограничивался школьными спектаклями, но Роза и ее мама обожали Шекспира, и Роза огромные куски шпарила наизусть, вызубрив их к экзамену по английской литературе.

Важно было правильно выбрать фрагмент для прослушивания: нужен такой образ, для которого ее длинные волосы можно перехватить надо лбом лентой, это придает ей вид юный и невинный. Она надела воскресное платье, которое надевала обычно в церковь. Не слишком короткое, фасона «как у принцессы», оно выгодно подчеркивало ее гибкую фигурку.

Джой и Конни провели с Розой не один час, репетируя вхождение в образ. Поэтому, когда прозвучало ее имя, Роза выпрыгнула на сцену, позабыла о волнении и танцевала так, словно ее уже приняли и она уже на балу.

– Меня зовут Роза Сантини, – объявила она в темноту и принялась читать, почти не глядя в текст. К тому же она была по уши влюблена, сгорала от страсти, и это придало еще больше красок ее выступлению.

Пол Джервис только что окончил Среднюю школу для мальчиков и собирается поступать в медицинский колледж. Они встретились на какой-то вечеринке по случаю окончания семестра у друзей, чьи родители как раз уехали в отпуск. Конни и Джой всегда избегают таких вечеринок, как ни зови их. И вот сейчас Роза и Пол у дяди Анджело, она моет посуду, а он ждет ее за столиком в баре.