Уильям Сароян - Человеческая комедия

– Мы вернемся, – сказал Маркус. – Когда-нибудь мы будем в Итаке все вместе: Бесс и ты, Мэри и я, и мать, и Гомер, и Улисс. Вот увидишь.

Друзья долго молчали. Их окликали другие парни, ехавшие с ними в поезде, и они даже спели вместе со всеми песню собственного сочинения, песню об уличных женщинах и о том, чего они стоят. Распевая эту песню, Тоби спросил так просто, словно вопрос его был как нельзя более кстати:

– Ты молишься Богу?

И Маркус поторопился ответить:

– Ясное дело, молюсь…

– В приюте, – сказал Тоби, – нас заставляли молиться. Там было такое правило. Хочешь не хочешь – приходилось молиться.

– Да не такое уж это плохое правило, – сказал Маркус. – Но молиться силком не заставишь. Тогда это уж не молитва.

– Вот именно, – сказал Тоби. – Поэтому я и бросил молиться, когда вышел из приюта. С тринадцати лет не читал ни одной молитвы. А вот теперь начну опять… сию же минуту. – И, не закрывая глаз, не преклоняя головы, не сложив рук, произнес слова, которые, несомненно, были словами молитвы. – Дай мне вернуться в Итаку, – сказал он, – если можешь. Делай что хочешь, но, если можешь, дай мне вернуться в Итаку. Дай мне вернуться домой. Будь всем защитой. Огради всех от горя. Дай приют бездомным. Повели вернуться домой странствующим, а мне – в Итаку.

Потом он снова стал подпевать словам непристойной песни. Но вдруг закричал:

– Аминь!

– Хорошая молитва, – сказал Маркус. – Надеюсь, она будет услышана.

Но Тоби показалось, что он позабыл помолиться о чем-то очень важном. И он продолжал:

– Храни город мой. Дай мне походить по его улицам. Храни Бесс, пусть она узнает, что я ее люблю. Храни Маркуса и Мэри. Храни мать Маркуса, и его брата Гомера, и его брата Улисса. Храни их дом и пустырь рядом с ним. Храни арфу, и пианино, и песни. Храни железную дорогу, чтобы я мог видеть проходящие поезда. Храни ту землю, на которой все это стоит, и дай мне вернуться туда, куда я хочу… в Итаку. Дай мне вернуться в Итаку… если можешь. Теперь все. – И он снова закричал: – Аминь!

Солдаты запели другую песню собственного сочинения. Она была посвящена тленности всего сущего и, в частности, непостоянству женской любви, и парни наслаждались циничной мудростью сложенной ими песни. Тоби и Маркус подтягивали им. Тоби вдруг перестал петь и спросил:

– А ты о чем молишься, Маркус?

Маркус тоже бросил петь и сказал:

– Я молюсь о том же самом, что и ты… о том же самом.

И друзья снова подхватили песню, полную немудреного цинизма.

Когда песня кончилась, весь поезд притих. Молчать не было особых причин, однако все солдаты почему-то присмирели, и на миг воцарилась какая-то особая торжественность. Наконец солдат по имени Джо Хиггинс подошел к Маркусу и Тоби и спросил:

– В чем дело, с чего это все притихли? Как насчет того, чтобы спеть, Тоби? Не сыграешь ли ты нам на аккордеоне, Маркус?

– А что вам сыграть, Джо? – спросил Маркус.

– Не знаю, – ответил Джо. – Все похабные песни мы уже перепели, может, спеть какую-нибудь старинную, хорошую… Не спеть ли нам старый псалом?.. Все мы их помним с детства.

– Почему бы и нет? – сказал Маркус. – Ты какой псалом любишь?

– Ну, – сказал Джо, – только не смейтесь надо мной, ребята… хотелось бы мне послушать про твердыню. Знаете – «Простираю к Тебе руки мои…».

Маркус обратился к Тоби.

– Помнишь слова? – спросил он. – Если не помнишь, я тебе подскажу.

– Еще бы мне не помнить, – сказал Тоби. – Небось пел этот псалом чуть не каждое воскресенье целых десять лет подряд…

– Тогда ладно, – сказал Маркус, – давай споем. Ты, Джо, если хочешь, подпевай, а не умеешь – неважно. Подтягивай, и все тут.

– Идет, – сказал Джо, – за мной дело не станет.

Маркус заиграл старый псалом, и Тоби запел:

Сильным и приятным голосом, хоть и не в тон, Джо принялся подтягивать Тоби, и скоро все в вагоне стали к ним прислушиваться. Постепенно солдаты собрались вокруг Маркуса, Тоби и Джо, чтобы лучше слышать музыку и слова старого-старого псалма. Джо и Тоби пели:

И теперь уже все, кто стоял вокруг певцов, пели вместе с ними.

Эта суббота была одним из самых долгих и богатых событиями дней в жизни Гомера Маколея. Даже незначительные обстоятельства стали приобретать новое значение и понятный ему теперь смысл. Тревожный, скорбный сон прошлой ночи прочно вошел в его сознание. Он старался изо всех сил уберечь от Вестника Смерти Итаку и ее жителей. Ему это снилось, но теперь сон стал явью.

В кармане у него лежало нераспечатанное письмо от брата Маркуса, которое надо было прочесть.

Хромая, Гомер вошел в телеграфную контору; он чувствовал усталость и мечтал отдохнуть. Заглянув в запись телефонных вызовов, он не обнаружил там ничего нового. Он посмотрел на крючок, куда накалывались полученные телеграммы, но не нашел там ни одной. Работа его была окончена. Все было сделано. Он подошел к старому телеграфисту и сказал:

– Мистер Гроген, хотите купить со мной в складчину два вчерашних пирога – с яблоками и кокосовым кремом?

Старый телеграфист был уже заметно под хмельком.

– Спасибо, мальчик, – сказал он, – я войду в долю, но есть мне не хочется.

– Если вам не хочется, мистер Гроген, – сказал Гомер, – тогда и мне не хочется. Я думал, может, вы голодны. Я-то совсем не хочу есть. Целый день в разгоне. Но есть не хочу. Странно. Работаешь весь день до позднего вечера, кажется, должен бы проголодаться, но нет. В шесть часов съел миску овощного пюре, вот и все.

– Как твоя нога? – спросил Гроген.

– Ничего, – ответил Гомер. – Я и позабыл про нее. Ходить можно. – Он пытливо посмотрел на старого телеграфиста и мягко сказал: – Вы пьяны, мистер Гроген?

Говорил он от чистого сердца, и старик не обиделся.

– Да, мальчик, – сказал мистер Гроген и уселся на свое место. Потом взглянул на мальчика, который стоял по другую сторону стола. – Я чувствую себя куда лучше, когда пьян. – Гроген вынул бутылку и отпил большой глоток. – Люди советуют: «Никогда не пей». От меня ты этого не услышишь. И я не скажу, как многие старые дураки: «Пусть мой пример послужит тебе уроком; погляди, что сделало со мной пьянство». Чепуха! Ты бываешь в разных местах, много видишь… видишь то, о чем раньше и понятия не имел. Так вот, послушай, что я тебе скажу: будь очень осторожен в суждении о людях. Если даже своими глазами видишь, что кто-нибудь поступает плохо, – не считай, что ты непременно прав. Когда дело касается человека, тут нужна большая чуткость! Ты уж меня извини, но я должен тебе сказать – я тебя уважаю, поэтому и решаюсь тебе сказать: неправильно, глупо осуждать людей за то, что они такие, как есть. Я вот знать не знаю, кто ты такой и откуда, как ты таким стал, что тебя таким сделало, – но все, что я вижу, мне нравится, значит, и слава Богу. Чем ближе человек к могиле, тем больше радуется, что на свете есть хорошие люди, которые будут жить, когда его не станет. Будь я трезв, я бы тебе этого, может, и не сказал – вот тебе наглядный пример, как не следует осуждать людей, если они ведут себя не так, как положено. Мне важно было все это тебе высказать, а тебе это важно знать. Вот и хорошо, что я выпил и все это тебе говорю. Понятно?