Кэрис Дэйвис - Запад

В этот момент ему было немного страшно.

Причиной, по которой он вместо своей старой коричневой фетровой шляпы решил купить черный высокий цилиндр в магазине Картера в Льюистауне, было то, что он хотел предстать здесь, за фронтиром, перед аборигенами фигурой импозантной, чтобы они приняли его если не за короля или какое-нибудь божество, то, по крайней мере, за кого-то могущественного, способного причинить им зло.

И теперь, по мере того как месяц истекал за месяцем и он следовал вдоль петлявшей то на север, то на запад реки Миссури, встречался с разными группами индейцев и без всяких осложнений обменивался с ними товарами, он пришел к заключению, что сделал правильный выбор, и стал считать этот цилиндр своего рода талисманом, защищавшим его от опасностей.

В Сент-Луисе он задержался на полдня и купил два чайника – один для себя, другой для обмена, – еще носовых платков, тканей, пряжек и бус – это все тоже для обмена; у каждой новой группы индейцев он выменивал этот хлам на еду. Потом рисовал на земле гигантских животных такими, какими он их себе представлял; стараясь передать их колоссальные размеры, указывал на верхушки деревьев – сосен, елей, тополей или любых других, какие произрастали поблизости, но аборигены неизменно строили гримасы, долженствовавшие дать ему понять, что они не видели ничего подобного тому, что он ищет.

Беллман кивал. Он этого ожидал: наверняка он еще недостаточно далеко зашел, ему нужно углубиться гораздо дальше на необжитые территории.

Медленно он продвигался по суше, отклоняясь от реки не настолько далеко, чтобы заблудиться, но достаточно, чтобы иметь возможность обследовать какую-нибудь случайную рощицу или лес, или обозреть открытое пространство, или проехать вдоль какой-нибудь маленькой речки или ручейка.

Иногда, забираясь в чащу леса, он оставлял лошадь, привязав ее к дереву, и дальше шел пешком, нередко целый день, перелезая через скалы, спускаясь в овраги, по слякоти, вброд по воде, и только к вечеру возвращался, обессилев.

Каждые несколько недель он делал петлю обратно к реке в надежде попасть на попутное судно или большую плоскодонку, которые использовали торговцы, совершая свои медленные нелегкие путешествия вверх по течению, раз-другой ему повезло.

Верный своему обещанию, Беллман писал Бесс прямо на ходу, макая перо в чернильницу, закрепленную в металлическом футляре на отвороте лацкана пальто. Писал он и стоя на борту какого-нибудь низкого плоскодонного речного судна, на которое время от времени удавалось попасть, и вечерами, перед костром, прежде чем завернуться в свое просторное коричневое пальто и одеяло, надвинуть на глаза черный цилиндр и заснуть.

На протяжении первых тысячи двухсот миль пути он написал дочери около тридцати писем и отдал их четырьмя небольшими пачками людям, которых встретил, тем, кто ехал в противоположном направлении: солдату, странствующему испанскому монаху, голландскому земельному агенту с женой, шкиперу судна, на котором он плыл вверх по течению.

Шли недели, он стрелял чибисов, уток, белок и перепелов.

Ловил рыбу, собирал плоды и вполне сносно питался.

Он был полон надежд, пребывал в приподнятом настроении и порой, двигаясь вдоль воды или среди деревьев, не мог сдержаться и выкрикивал: «Это замечательно!»

А потом пришла зима, и стало труднее, чем он мог себе вообразить.

Река на больших участках замерзла, Беллман ждал, надеясь увидеть какую-нибудь низкую плоскодонку, идущую вверх по течению вдоль протоки, которую проламывали шестами во льду матросы, но ничего не дождался.

Ему повстречалась небольшая группа индейцев, четверо мужчин, одна женщина и девочка, у них он выменял один из своих маленьких напильников на мешочек маиса, смешанного с сахаром, и немного сушеной рыбы, только и всего. Большие компании аборигенов, которые он встречал раньше, исчезли.

Дни были очень темными. Он мерз и промокал до нитки, ледяной дождь просачивался внутрь, до самого белья. Его просторное пальто, пропитавшись водой, становилось тяжелым, как само тело, и иногда он думал: может быть, без него будет даже лучше? Каждые несколько часов он выжимал его, и вода лилась на землю, как из колонки у него дома, рывками.

Потом снег лег на все вокруг глубокими сугробами, покрытыми сверху сплошной смерзшейся коркой. Беллман упорно продвигался вперед, порой, словно пьяный, утопая в них, иногда падая, так же как и его лошадь; оба ослабели и дрожали.

У него было немного вяленой свинины и индейской сушеной рыбы, мешочек маиса, запас которого он растягивал, съедая за раз лишь по щепотке. Время от времени в его капкан попадал костлявый кролик, но в целом казалось, что даже животные исчезли. Вскоре на обед он имел только подобие теста из прошлогодних листьев или варево из прокисшей травы, выкопанной из-под снега. Он грыз замерзшие почки деревьев, кору и маленькие веточки, тем же питалась и его лошадь. У него сводило кишки от стреляющей боли, десны стали мягкими и кровоточили. Спал он в пещерах и дуплах, укрываясь наваленным сверху хворостом. Каждый день он ожидал, что его лошадь падет.

Однажды во время снегопада вдали – он был в этом совершенно уверен – показалась группа из пятидесяти-шестидесяти крепких всадников. Ехали они быстро, легкой рысью, как будто знали какую-то секретную дорогу через здешние места, ему неведомую.

– Постойте! – закричал он, но голос прозвучал как слабое дребезжание, тонкий скрежет и замер на холодном ветру, а всадники продолжили свой путь сквозь метельную белизну, пока она не скрыла их своим покрывалом.

Целую неделю он пролежал в каком-то укрытии, не двигаясь. Все вокруг замерзло, и, когда уже не мог развести костер, он сжег свою последнюю сушеную рыбину, потому что решил: лучше умереть с голоду, чем до смерти замерзнуть.

А потом, однажды ночью, он услышал, как трещит лед на реке и льдины бьются друг о друга, и утром яркие самоцветы растаявшего снега закапали с пушистых веток сосен на его обветренное и покрытое волдырями лицо, на почерневший нос.

Позднее в тот же день он поймал небольшую рыбку.

На деревьях и кустах обнажились прошлогодние ягоды.

Зима закончилась, пришла весна, и он продолжил свой путь на запад.

Сквозь плотную ткань занавески, отделявшей ее кровать, Бесс не могла видеть, как ее отец наглядно показывал Элмеру Джексону и тете Джули дорогу через дикие места, которые собирался преодолеть.

Тем не менее она лежала с открытыми глазами, прислушивалась к тому, что он говорил там, за грубой, плохо пропускавшей свет занавеской, и пыталась представить эти сотни, и сотни, и сотни миль, трудности, опасности, будоражащие воображение открытия и все то неведомое, что существовало между тем местом, где находилась она, и тем, куда отправлялся он.