Джейн Смайли - Немного удачи

– «Купе»! – пробормотала Розанна, доставая горшок с маслом.

Дэн Крест открыл перед ней дверь лавки и забрал у нее горшок.

– Как жаль, что вас не было в прошлую субботу, миссис Лэнгдон, – сказал он. – Приходили четверо – только вдумайтесь, четверо – ваших лучших клиентов, хотели вашего масла. Знаете миссис Карлайл? Она не может без него испечь основу для пирога.

– Сама я использую лярд [14] Лярд – топленое свиное сало. , – сказала Розанна.

– Ну, она француженка по материнской линии, – заметил Дэн Крест. Поставив горшок на прилавок, он спросил: – Надеюсь, вы и яйца принесли?

– Всего три дюжины, – сказала Розанна. – Сама проверила их на свежесть. И они крупные. Сегодня утром снова их помыла.

Когда она вышла на улицу, чтобы взять ящик, один из мальчишек, которые метали пенни, гладил Джейка по носу. Розанна сказала:

– Родни Карсон, если приглядишь за Джейком, я дам тебе никель [15] Монета в пять центов. .

Никель равнялся цене одного яйца, если она соглашалась на обмен. Если же она просила денег, то получала четыре цента. Но она выручала пять долларов за масло и в придачу товаров на сумму шесть долларов.

– О’кей, миссис Лэнгдон, – ответил Родни Карсон. – Джейк – хорошая лошадка.

– Верно, – согласилась Розанна.

Удивительно, как даже от такого простого разговора у нее посветлело на душе. В это время года, когда все то таяло, то замерзало и было покрыто слякотью, на ферме было особенно грязно. Как же приятно просто надеть чистое платье, чистые туфли, красивые перчатки и лучшую шляпку и выехать в коляске на дорогу!

– Я скоро вернусь, Родни.

Когда она поставила ящик на прилавок, Дэн как раз аккуратно достал брикет масла из горшка и взвесил его. Десять фунтов.

– Что ж, другим дамам я даю всего сорок центов за фунт, миссис Лэнгдон, но вам предложу пятьдесят, раз уж на ваше масло такой спрос. Хотя, конечно, в это время года вкус у него не очень яркий…

– Полагаю, вы заметите, что у моего вкус есть, – сказала Розанна, едва заметно тряхнув головой. – Наши коровы едят очень хорошее сено, особенно в этом году.

Потом она прибавила:

– Вы не возражаете? – и отошла от прилавка в глубь магазина, как будто что-то ее там заинтересовало. Но там ничего не было. Она знала, что ей нужно. Некоторое время она притворялась, что всего лишь обдумывает его предложение, ей доставляло удовольствие с невозмутимым видом просто разглядывать товары у всех на виду. Это самое главное. По крайней мере, за пределами фермы она не собиралась постоянно волноваться, как Уолтер. Она намеревалась вести себя так, как делали это городские женщины, глядя на других с достоинством, хотя бы потому, что она тщательно проверяла все свои яйца на свежесть, чтобы среди них не попалось порченых, и масло у нее было жирное и вкусное, и они с Джейком так красиво смотрелись, когда ехали по дороге.

За прилавком Дэн Крест обслуживал женщину постарше, которую Розанна никогда раньше не видела, возможно, хозяйку «купе». Розанна замерла, прислушиваясь, так, чтобы даже платье не шуршало.

– Да, мэм, – говорил Дэн. – Превосходное свежее масло, только сегодня утром доставили с фермы. Лучшее в округе. – Она не слышала, что ответила женщина, а потом Дэн сказал: – Семьдесят пять центов за фунт, не побоюсь заметить.

– Боже мой! – сказала женщина.

– Французская семья в городе покупает только это.

– Неужели, – заметила женщина. Дэн только теперь покосился на Розанну. – Ну, я…

Но ему удалось продать масло – два фунта, – а еще посетительница купила сосисок. Когда Розанна вернулась к прилавку, он сказал:

– Шестьдесят два цента и ни пенни больше.

Розанна ответила лишь:

– Гляжу, у вас яблоки остались.

– А, – сказал Дэн, – это красновато-коричневые с востока. Знаете Шмидтов там?

Розанна покачала головой.

– Он хранит их в крытой яме, выкопанной недалеко от реки. Казалось бы, из-за сырости они должны там гнить, но нет, крепкие, хрустящие.

И вот начался торг. Розанна подумала, что могла бы быть кем угодно, если бы не была женой фермера. Но она не жалела об этом – она этим гордилась.

У Фрэнка в доме было любимое место, о котором никто не знал. Когда папа находился на улице, Джоуи спал, а мама была на кухне, Фрэнк взбирался по лестнице в комнату родителей, приподнимал краешек сине-зеленого стеганого покрывала, ложился на спину и заползал под кровать. Он скользил по гладкому полу в дальний угол у самой стены, клал руки за голову и смотрел на каркас маминой и папиной кровати. Снизу кровать интересовала его гораздо больше, чем сверху. У него как будто бы был собственный домик, темный и полный теней, и он мог рассматривать вещи, которые его увлекали. Например, ножки кровати напоминали перевернутые кексы со спиралями наверху: задние ножки извивались в одну сторону, а передние – в другую, совсем как на перилах лестницы, когда поднимаешься по ней – то туда, то сюда. Каркас кровати был сделан из гладкого красноватого дерева, которое Фрэнку тоже нравилось, и с обеих сторон торчали колышки. Лучше всего было то, что по низу кровати квадратиками шли веревки. Фрэнку нравилось проводить по ним пальцами, обводя по краю, но он никогда не просовывал палец между веревкой и тяжелым матрасом, потому что однажды он попытался и у него застрял палец, а вытаскивать было больно.

Под кроватью не было игрушек – но это не имело значения. Ему нравилось под кроватью, потому что там не было ничего: ни кур, ни Джоуи, ни Элоизы, ни овец, ни слова «нет». Он мог просто лежать здесь, и никто ему ничего не говорил. Под кроватью было так тихо, что иногда он засыпал. Мама не возражала против того, чтобы он там прятался. Она не раз говорила: «Что ж, по крайней мере, там тебе ничего не угрожает». Элоиза иногда подходила к кровати, отбрасывала покрывало и кричала: «Бу! Я тебя вижу!» – и они оба смеялись, особенно потому, что он заранее знал о ее приближении, ведь он видел ее ноги из-за края покрывала.

Но папе не нравилось, что он забирается под кровать, поэтому папа запретил ему там прятаться и всегда очень злился, если находил Фрэнка под кроватью. А сегодня воскресенье, и они едут на коляске к бабушке на ужин, и на Фрэнке хорошая одежда – чистые штанишки и рубашка. Ему велели сидеть внизу и не забираться под кровать, но, оставшись один, он сделал именно то, что ему запретили делать.

Фрэнк и сам не понимал, почему иногда делал именно то, что ему запрещали. Казалось, стоит кому-нибудь что-то ему запретить, как это оседало у него в голове, – и что еще оставалось делать? Это как пинать Джоуи. «Не бей своего брата. Никогда не бей своего брата, понимаешь? Если увижу, как ты бьешь брата, то выпорю тебя, понял?»

Но что значит бить? Иногда, когда Джоуи шел рядом, достаточно было просто дотронуться до него, и он тут же падал и начинал реветь. А бывало, врежешь ему как следует – и ничего. Больше всего Фрэнку нравилось пробовать что-то новое. Интереснее всего было испытывать что-то новое на Джоуи, тем более что кот всегда убегал, даже когда мама не выгоняла его из дома из-за грязи. Фрэнку было предельно ясно: если ты что-то держишь в руке, неважно, что именно, просто необходимо это как-то использовать. Если это камень – нужно поскрести им о землю или о стену. Если вилка – надо ткнуть ею в яйцо, или стол, или Джоуи. Если палка – нужно ею что-нибудь ударить. Если отвертка – нужно закрутить винт, папа показал ему, как это сделать. На Рождество мама подарила ему коробку с восемью карандашами (синий, зеленый, челный, количневый, филетовый, оланжевый, класный и жеееееелтый) и книжку-раскраску, но он обязан был испытать их на столе и на коврике, на полу и на стене, и даже на собственной коже. Только стена по-настоящему рассердила родителей – его за это выпороли, – но над пятнами оланжевого у него на ногах они смеялись.