Дебора Леви - Плата за жизнь

Той зимой мы с дочерью полюбили есть на завтрак апельсины. Вечером накануне мы чистили их и делили на дольки, варили сироп из меда и воды и оставляли в холодильнике. Потом стали экспериментировать, добавляя кардамон и розовую воду, но решили, что это будто с утра пораньше есть цветочные лепестки. Пчелам бы понравилось, но мне не хотелось зазывать их в компанию. Я купила часы из тех, что каждый час поют голосом новой птицы. В семь утра королек добавлял свой призыв к голосам собратьев, певших в темных зимних кронах. В четыре часа дня уже снова было темно, и в часах принимался барабанить и трещать большой пестрый дятел. Возвращаясь вечером домой, я, бывало, слышала песню соловья, встречавшую меня в серых коридорах любви.

Пока старшая дочь была в университете, наша семья из четырех человек ужималась до двух. Трудно было привыкнуть к пустому столу и к тому, что никто не вопит. Тогда я стала одалживать другую знакомую мне семью с нашей улицы – приглашать их едва ли не каждое воскресенье на обед. Так нас становилось шестеро, и наша маленькая семья превращалась в большую и шумную компанию. Они были умными, эти люди с нашей улицы. Понимали, что мне хочется расширить мою собственную семью, но никогда этого не говорили, ни шепотом, ни по секрету. Они приходили и в хорошем, и в дурном расположении духа: в зависимости от того, потерял ли кто-то в тот день кроссовки, ключ от дома или телефон. Мы садились за обед, пили много вина, и гости смеялись над моими птичьими часами. Поскольку приходили они обычно около часа, их приветствовала серенада зяблика. А в момент прощания поднимала крик сипуха.

Если я не писала, не преподавала и не распаковывала коробки, то занималась прочисткой засорившейся раковины в ванной. Я все развинчивала, подставляла ведро и потом сидела, не понимая, что делать дальше. У кардиолога, жившего ниже, я одолжила какую-то хитроумную машинку. Она походила на пылесос, только у нее был еще тросик, который нужно заправлять в трубу. Дело было ранним утром, и я ходила, накинув на ночную рубашку куртку. Не то чтобы я надевала ее специально для этого занятия, просто она висела на крючке в ванной и была теплой. В этом контрасте между практичной толстой курткой и полупрозрачной ночнушкой, казалось, суммировалась вся моя ситуация, только не было ясно, какой выходит итоговая сумма. Теперь, уже не будучи в браке с обществом, я превращалась во что-то новое – или в кого-то. Во что и в кого? Как бы мне описать это странное ощущение растворения и распада? Слова должны распахнуть сознание. А когда слова закрывают сознание, будь уверен, что кто-то уменьшился до полного исчезновения.

Чтобы позабавить себя (никого рядом не было), я стала раздумывать о феномене женской ночной рубашки в аспекте сантехники. Та, что была на мне, – из черного шелка, вполне, на мой взгляд, эротичная, в популярном смысле. В ней можно было и прогуливаться, и пойти на маскарад, учитывая, что женственность – в любом случае маскарад. Я понимала, что такой черный шелк – классика женского белья. А в довершение картины на мне были «шаманские тапки», как их называли мои дочери. Это замшевые бархатные боты, отороченные пышным, неприятно реалистичным искусственным мехом, который на одном сапоге свисал, будто хвост, и хлестал меня по лодыжкам, пока я ходила по квартире, разыскивая штуку под названием «суперныряльщик». Боты подарил мне один приятель: он решил, что меня нужно немного «подмотать», как он это назвал, вроде бы это слово из обихода сантехников, и оно означает – закрыть неровности или голое. Меховые боты с их успокаивающим теплом и волшебными свойствами (кажется, я фантазировала, что сама содрала эти шкуры с добытых животных) я ценила, а куртка казалась контрапунктом к черной шелковой сорочке.

Я человек. Я женщина.

А может, я шаманка?

В этом направлении я бы хотела продвинуться немного дальше. Шаманы-мужчины часто надевали женское платье. У них была главная функция в культе. Мне рассказывали в Корее, что шаманкам позволяется носить мужскую одежду, чтобы в их физическом теле возникала мужская составляющая. Не для того ли на мне эта грубая куртка? Работа шамана – путешествовать по иным мирам, а моя – лазать по внутренностям труб под раковиной, выясняя, как они состыкованы с засорившимися трубами под ванной. Руки у меня зачесались, как бы воодушевляя на ждавшие меня подвиги самостоятельного ремонта. Из труб после длительных раскопок с помощью вантуза и непостижимой машинки кардиолога извлекся плотный осклизлый узел волос. Чистка труб оказалась сродни археологии. Волосы – продукт человеческой культуры, извлеченный из толщи земли. Вантуз показал себя прекрасным и полезным инструментом. Вода вновь свободно побежала в слив, и я помотала сальным комом волос в одиноком торжестве. Я стала думать, что могла бы не только раскопать Древний Рим, но и починить в нем водопровод. Понятно, что тогда мне понадобилась бы своя замысловатая машинка, как у соседа. Кардиолог пригласил меня выпить по бокалу вина, когда я верну инструмент. Был риск, что когда-то я снова влюблюсь, но уж точно я не собиралась отдавать сердце кардиологу.

В тот же день я разбила в ванной сад. Посадила высокий кактус и еще кое-какие суккуленты и составила их на полку рядом с ванной. Они были колючими, из некоторых торчали острые белые шипы. Похоже, пар от горячей ванны вызывал у них какое-то эротическое буйство, потому что суккуленты начали расти с сумасшедшей скоростью.

Дома все стало в буквальном смысле меньше (кроме суккулентов), а моя жизнь стала больше. В те трудные дни я соглашалась на любую работу и морщилась, когда из почтового ящика разлетались счета. Я стала понимать: что мне нужно, так это полный достаток правильных вещей. Свет, небо и балкон – правильные вещи. Мои дети в поисках пути сквозь нашу новую историю взялись формировать ее сами, чтобы она стала их собственной историей, и поддерживали тесную связь со своим отцом, и это тоже были правильные вещи. И квартира, полная поющих подростков – когда младшая дочь возвращалась из школы с компанией подруг, – тоже была правильной вещью. Отсутствие спокойного места для работы не было правильной вещью. Жизнь без животных не была правильной вещью. Но как возьмешь животное в квартиру на шестом этаже? Мы думали о золотой рыбке, и решили, что лучше ей будет в пруду. Дочь говорила, что завела бы мышь, но так и не завела. Мы обсуждали попугая, но и это ни к чему не привело. Дочь одно время рассуждала о том, что хорошо бы поймать в парке белку и поселить у нас. Поймала ли она ее? Расчесывала ли ей хвост каждое утро перед уходом в школу? Об этом она мечтала, но этого не случилось. Вместо этого дочь читала в кровати «Великого Гэтсби», а потом сообщила мне, что Скотт Фицджеральд писатель не очень. Иногда животные утешают лучше, чем книги.