Люси Кристофер - Словно птица

– Я должен был догадаться, что это произойдет, – бормочет папа, и голос его дрожит, как я и ожидала. – Эти идиоты поставили столбы прямо у них на пути, и никаких знаков…

Он еще крепче прижимает меня к себе, так сильно, что мне кажется, я слышу биение его сердца. Я изо всех сил прислушиваюсь к этому звуку. Все что угодно, только бы не слышать птичьих криков. Бум-бум. Словно папа тоже хлопает крыльями. Порыв ветра свистит у меня в ушах, забирается под воротник, отбрасывает волосы на лицо. Папа подбирает мою куртку с тропинки, где я ее бросила, и накидывает мне на плечи.

– Надень, – говорит он. – Холодно.

Я поднимаю голову и вижу в его глазах слезы.

– Все закончилось?

Он кивает. Я отодвигаюсь от него и смотрю в небо. Никаких птиц там уже нет, только несколько перьев осталось на проводах.

– А они… сколько птиц ударилось о провода?

Папа держит мою куртку, чтобы я просунула руки в рукава.

– У птиц, которые летели сзади, было достаточно времени, чтобы развернуться. Все не так плохо.

Я оборачиваюсь.

– Они на главном озере?

Папа качает головой и смотрит в небо.

– Они все еще там, наверху. Сомневаюсь, что теперь они станут здесь зимовать.

Я прикрываю рукой глаза от солнца. Далеко в небе черные точки лебедей быстро летят по направлению к городу над руслом реки. Папин взгляд устремлен на другого лебедя: он медленно парит над заповедником, гораздо ближе, чем остальные. Он молодой, еще серый и небольшой. Может быть, самка. Она совсем одна. Отбилась от стаи. По тому, как медленно она кружит над землей, а потом опять устремляется ввысь, я понимаю, что она сбита с толку, не знает, нужно ли ей садиться на озеро. На какой-то миг мне приходит в голову мысль: вот бы и мне оказаться сейчас там, наверху, показать ей, куда лететь. Она вообще понимает, что ее стая улетает все дальше и дальше с каждым кругом, который она делает над озером? Я снова чувствую боль в груди. Не хочу сводить с нее глаз. Кажется, если я отвернусь, она упадет.

Папа направляется к небольшому озеру неподалеку. Он пробирается к зарослям камыша по берегу под проводами, к тому месту, куда упали лебеди. Я бегу за ним и хватаю его за руку.

– Мы должны посмотреть, Айла, – решительно говорит он. – Может быть, мы еще сможем их спасти.

Я не отпускаю папину руку, а он пытается стряхнуть меня, чтобы подойти к птицам. Я ищу глазами примятую траву – там лежат лебеди. Мне не хочется смотреть на них в таком состоянии, израненных, искалеченных. Лучше помнить их такими, какими они были до столкновения с проводами: как они летели, прямо и красиво, а на их перьях сверкал утренний свет. Но я знаю, что папа прав. Мы должны попытаться их спасти.

Папа тянет меня за руку, и я вижу, что здесь три птицы.

– Только три, – тихо говорю я. – Могло быть хуже.

Их белые мягкие тела покачиваются на воде, застряв в камышах между тропинкой и глубокой водой, перья намокли и отяжелели.

Папа снимает с шеи бинокль и передает мне. Он входит в воду.

– Вода ледяная… – начинаю я, но папа суровым взглядом велит мне замолчать.

Он делает резкий вдох, когда вода доходит ему до коленей. На поверхности плавают небольшие льдинки. Слышно, как его сапоги чавкают в илистом дне. Добравшись до первого лебедя, папа подтягивает его к себе и переворачивает.

– Мертвый, – говорит он.

Я вижу, как он сжал челюсти. Папа ненавидит все мертвое. Он любит то, что переполнено жизнью и энергией, как и он сам. Он продвигается вперед, к следующей птице, а я подхожу к кромке воды.

– Давай помогу.

– Нет. Тут правда очень холодно.

Первого лебедя прибивает к берегу. Наклонившись, я протягиваю руку и хватаю его за крыло. Подтаскиваю к себе. По низу длинной шеи идет глубокая красная рана от провода. Перья вокруг нее почернели и пахнут почему-то жженым пластиком. Я касаюсь пальцами груди лебедя. Он еще теплый, но сердце уже не бьется. Я отворачиваюсь, увидев мертвые, остекленевшие глаза птицы.

Папа осматривает второго лебедя.

– Мертвый, – бормочет он опять.

Он смотрит мне в лицо, проверяет, сильно ли я расстроена, а потом направляется к третьему лебедю. Этот меньше, чем предыдущие, и оперение у него серо-коричневое. Это молодая особь, наверное, он впервые летел на зимовку. Может быть, это брат той самки, которая кружила над заповедником. Как это несправедливо: он долго летел только для того, чтобы в конце так бездарно погибнуть. Папе пришлось зайти в воду по самые бедра, чтобы дотянуться до него. Ветер становится сильнее, камыши громко шуршат, я чувствую, что дыхание сперло.

– Пап, выходи оттуда, – говорю я, откидывая назад волосы, которые снова лезут в глаза. – Жуткий холод. Ты же можешь умереть.

Но он уже возвращается ко мне, таща по воде лебедя.

– Давай, помоги мне, – говорит он.

Он опускает руки под воду и поднимает птицу. Выходит на берег, и я протягиваю к нему руки. Касаюсь мокрых мягких крыльев. Лебедь тихо шипит. Я стараюсь не смотреть на обугленную рану на плече птицы и поднимаю руки повыше, чтобы крепче ухватить ее.

– Он жив, Айла, – шепчет папа. – Этот жив.

Папа несет лебедя через заповедник. Мне приходится бежать, чтобы не отстать от него. Одно крыло лежит поверх папиной руки. Оно как-то странно изогнуто: наверное, сломано.

– Он умрет, если мы оставим его здесь, – говорит папа.

Лебедь раскрывает клюв, как будто хочет ущипнуть папину руку, но даже на это у него не хватает сил. Кажется, он уже сдался.

– Куда ты несешь его? – спрашиваю я.

– Надо найти ветклинику… Что может быть открыто в воскресенье?

– Нужно отвезти его к дедушке.

Папа останавливается и смотрит на меня.

– Не думаю, что это хорошая мысль.

– Почему? Он живет в этой части города, и все оборудование до сих пор хранится в старом доме.

У папы раскраснелись щеки, тащить птицу очень тяжело. Он перехватывает ее поудобнее и стоит, размышляя.

– Он не станет лечить лебедя.

– Дедушка же в прошлом году помог соседской собаке, которую сбила машина. Он еще способен лечить животных.

– Он не захочет лечить его.

Мы добираемся до машины. Я протягиваю руки и подхватываю лебедя, чтобы папа мог достать из кармана ключи. Даже через куртку чувствую, какие мокрые у него перья. Его трудно держать, но скорее неудобно, чем тяжело. Он так близко ко мне. Пытается сфокусировать взгляд сначала на мне, потом на папе. Клюв приоткрыт, розово-черный язык свесился набок. Хочется дать ему воды.

– Пап, он долго не протянет, – снова говорю я. – К дедушке ехать ближе всего.

Папа с сомнением качает головой, открывая багажник.

– Дедушке это не понравится.