Джойс Оутс - Ночь, сон, смерть и звезды

(Связано ли это как-то с полом? – недоумевали старшие внуки. Или только с их телами, которые Лорен находила отталкивающими?)

А сегодня все выглядело еще хуже. Тетя Лорен по-настоящему разозлилась, завелась. Ее коротко обрезанные волосы ощетинились, как перышки у сойки на грудке. Тонкогубый рот дрожал. Можно было подумать, что известие об уходе Уайти свалилось на голову директрисы хэммондской школы и она не понимала, как это встраивается в ее деловую жизнь. Словно вдруг обнаружила в публичном месте, что у нее грязные руки и их негде вымыть.

Вот кого они любили, так это тетушку Софию. С ней-то все о’кей.

Уже не девочка, но выглядит молоденькой. Обычно ходит в джинсах и белой рубашке навыпуск. Волосы убраны назад, лицо открытое. Никакой косметики или помады. Даже на поминки пришла ненакрашенная, с искренним выражением печали. Вот уж кто не схватит тебя в охапку и не завоет тебе прямо в лицо, наводя ужас.

На старших внуков производило впечатление то, как умная София (в отличие от изображавшей себя умной Лорен), настоящая ученая, говорила о серьезных вещах впроброс, как будто всем известно, что такое «митоз», «естественная селекция», «темная материя». На любой школьный вопрос, особенно по математике и точным наукам, у нее находился ответ, она объясняла тебе доходчиво, терпеливо и без всяких насмешек, а в конце могла похвалить: Отлично! Мы все усвоили.

Но почему дедушка Уайти ушел ? Разве он не пошел на поправку? – спросила ее тринадцатилетняя Алиса Маккларен, так как больше ей не у кого было спрашивать. И София начала объяснять: ослабленная иммунная система, смертельная стафилококковая инфекция… но тут у нее перехватило горло.

Она быстро отошла, и Алиса смотрела ей вслед, чувствуя себя ужасно.

Бабушка Джесс обнимала каждого со словами, как дедушка его/ее любил и как ему будет их не хватать.

Конечно, это была не первая смерть за ее шестьдесят с лишним лет жизни.

При всей усталости она оставалась хозяйкой прекрасного дома, который весь пропах цветами.

А обязанность хозяйки состоит в том, чтобы гости чувствовали себя как дома и им не хотелось уходить.

– Не уходите, пожалуйста. Еще совсем рано.

Или так:

– Вы знаете, как Уайти любил вечеринки.

Хотя какая же это вечеринка? Только семья, близкие родственники и старые друзья.

Подавали лучшие напитки покойного. Вино, пиво, темный немецкий эль. Некоторые гости были так убиты, что от всего отказывались.

Ну и конечно, любимые орешки Уайти, в основном кешью, а также этот жуткий зеленый арахис, который он мог есть пригоршнями… васаби?

Шведский стол с его любимыми блюдами: тушеный лосось с укропом, провансальский салат с курицей и пастой, тефтельки с острой приправой, нанизанные на зубочистки. Шведские крекеры, сыры.

Этот импровизированный сбор на Олд-Фарм-роуд не был настоящей траурной церемонией (официальная церемония прощания пройдет в декабре, и на нее придут сотни людей, чтобы помянуть Джона Эрла Маккларена), а скорее поводом вспомнить ушедшего. А гости, любившие его, пришли утешить вдову и детей.

Впрочем, Джессалин Маккларен полноценной «вдовой» еще не стала. У нее было такое лицо, будто ее сильно ударили дубинкой по голове, но ведь череп не разлетелся на кусочки и покрасневшие, слезящиеся глаза сохраняли твердый взгляд.

– Уайти был бы так рад, что вы пришли! Позвольте, я вам налью…

Взрослые дети Маккларенов выглядят ошарашенными, растерянными. Даже Том. А Беверли вся опухшая, зареванная. Хотя, казалось бы, чему удивляться: их без малого семидесятилетний отец умер от осложнений после инсульта.

Так сказано в некрологе: «Умер от осложнений после инсульта».

(По лицу Уайти сразу было видно, что у него повышенное кровяное давление. По меньшей мере тридцать фунтов лишнего веса, выпивал, ел много красного мяса и жареных луковых колечек, курил.)

(И все же это стало шоком. Такой замечательный, щедрый. Честный политик! Всегда такой живой .)

– Не надо так расстраиваться. Уайти вас всех очень любил…

Она улыбалась. Так надо. Пергаментные губы потрескались, и ей пришлось пойти на отчаянный шаг: накрасить губы красной помадой, которые на бледном лице светились, словно неновые огни.

Волосы, никогда не казавшиеся бесцветными или сальными, она зачем-то зачесала назад, обнажив лепку лица, что сразу как-то отрезвляло и опечаливало.

Бедная Джессалин! Как же она будет теперь жить одна …

Но вслух все рассыпа́лись в похвалах: как она «элегантна» в своей черной шелковой кружевной шали на плечах, в светло-серых туфлях. Два раза обернутое вокруг шеи ожерелье из розового жемчуга шевелилось в такт ее учащенному дыханию.

Никто не знал: за неделю она так похудела, что ей пришлось закрепить на талии булавкой черную шелковую юбку, доходящую до середины икр.

Никто не знал: после утренней кремации, во время которой Джессалин чуть не потеряла сознание, она испытывала головокружение и тошноту, каждые полчаса бегала в туалет с ощущением, что у нее в кишечнике жарится сало…

Уайти лучше не знать такие подробности .

В последнее время ему о многом в ее жизни лучше было не знать.

Ничего, как-нибудь справится.

И других утешала: я справлюсь.

Родня. Соседи. Школьные друзья Уайти конца шестидесятых – начала семидесятых, потрепанные, болезненные и испуганные, как дайвер на высокой доске, с которой хочешь не хочешь, а придется прыгать. Если я чем-то могу вам помочь, Джессалин, скажите мне.

Мистер Колвин, овдовевший бывший сосед, которого приглашали на все домашние посиделки – включая День благодарения и Рождество, несчастный Лео Колвин, так давно вышедший на пенсию, что его профессию уже никто не помнил, живущий в пансионате для престарелых в Восточном Хэммонде, в проеденном молью, оливкового цвета заношенном кардигане на молнии, в старых мокасинах с кисточками, был потрясен смертью Уайти и так вцепился в руку хозяйки дома, что Вирджил, весь вечер не отходивший от матери, уже готов был вмешаться.

Если я чем-то могу вам помочь, Джессалин, скажите мне.

Мистер Колвин приехал голодный. Он то и дело подходил к шведскому столу, и столу некуда было деться.

Возле стола с выпивкой кто-то задал дерзкий вопрос: будет ли Джессалин продавать дом?

Прекрасный дом времен Войны за независимость, несколько акров земли – два-три миллиона, не меньше. Конечно, сейчас не самое подходящее время обсуждать такие вещи, но если вдруг…

Том сухо ответил: нет, вряд ли мать станет продавать дом в ближайшее время.

Ответ Беверли прозвучал агрессивнее: точно нет! А когда Джессалин примет такое решение, дом не будет «выставляться на продажу», а уйдет по-тихому.