Джойс Оутс - Ночь, сон, смерть и звезды

Если я чем-то могу вам помочь, Джессалин, скажите мне.

Чтобы хорошо продать недвижимость, потребуется толковый риелтор.

Слава богу, Джессалин была окружена детьми, готовыми ее опекать и успокаивать. Без них она бы не пережила этот шок.

Утреннюю кремацию настоящей «церемонией», пожалуй, не назовешь.

Только близкие. И конечно, никаких внуков.

Прах (невозможно произнести вслух прах Уайти ) поместили в урну, сделанную как будто из антикварного камня, хотя на самом деле она из дешевого синтетического материала, что-то вроде картона, с очень плотной крышкой.

Тяжелее, чем можно было предположить, но не слишком.

Они отнесут урну на кладбище Северного Хэммонда, где церковный двор (за пресвитерианской церковью) одновременно служит местом захоронения, и Маккларены покоятся там начиная с 1875 года.

В одном месте без труда помещаются две урны.

Пока никаких планов насчет мемориальной церемонии.

Возможно, в декабре, перед Рождеством.

Зазвонил дверной колокольчик. Кто-то сильно припозднился.

Том уже сыт по горло. 21:20, с ума сойти! Для домочадцев день начался в шесть утра. Половину этих гостей никто не приглашал. Откуда они вообще взялись? А вот мать после очередного звонка всех зовет в гости. Уайти бы ей давно сказал: Джессалин, запри уже дверь на засов и погаси свет в доме!

В комнате рядом с гостиной мистер Колвин сидит на стуле, широко расставив ноги, болезненно-бледный, словно после обморока, а одна из их соседок вокруг него хлопочет. Его-то кто позвал?

Наверху, в санузле для гостей, где так пахнет лавандовым мылом, что невозможно дышать, заросший Кевин достал из пакетика косячок для Брианны. Оба хихикали, предварительно заперев дверь.

– Может, открыть окно?

– Хорошая мысль.

А внизу дети приглядывали за матерью.

Сколько раз она уже повторила: «Уайти бы так удивился, увидев столько народу в нашем доме!» На самом деле его реакция была бы другой: Что здесь происходит? Большая вечеринка посреди недели! А меня почему не позвали?

– Ты знаешь Диогена?

Вирджил говорил импульсивно. Они стояли за домом. Из его рта шел пар.

– Знаю? Ты хотел спросить, знаю ли я, кем был Диоген?

– Ну да. Кем был Диоген.

– Древнегреческий философ, живший тысячу лет назад.

Том произнес это с безразличной, полупрезрительной интонацией. Но Вирджил не отступал:

– Две тысячи лет назад. Даже больше.

Уже стемнело. Воздух был волглый, прохладный, с запахом прелых листьев.

Гости разошлись, а вот дети Маккларенов не спешили разъезжаться.

Они прогуливались по тронутой изморозью траве. Перед ними возвышался их семейный дом, похожий на корабль в ночи, в котором освещены отдельные каюты.

Они были если не пьяные, то подвыпившие. Даже не употребляющая алкоголя София выпила несколько бокалов отцовского белого вина и не могла не признать, что вино превосходное.

Лорен неумело чиркнула спичкой, чтобы зажечь позаимствованную у Тома сигарету.

– Диоген был стоиком, и о нем существует много грязных историй. Например, как он сидел голый в бочке… или в корыте? – Она задумалась. – Нет, в корыте сидел другой… который крикнул «Эврика!»… как его звали-то…

– Архимед.

– Что?

– Не что, а кто. В корыте сидел Архимед. Тот, который открыл закон всемирного тяготения.

– Эй, погодите. – Софию развеселило невежество родни. Забавно, но они бóльшие американцы, чем она: на вещи, которые действительно важны, смотрят с беззаботностью и равнодушием. – Неужели вам не известно, что закон всемирного тяготения открыл Ньютон?

– А что тогда открыл Архимед?

– Много чего! «На тело, погруженное в жидкость, действует выталкивающая сила, равная объему вытесненной жидкости». Он имел в виду свое тело при погружении в ванну.

– Это же очевидно, – заговорила Беверли, до сих пор хранившая молчание. Когда ушел последний гость, она скинула тесные туфли на высоком каблуке и влезла в старые отцовские ботинки. Изо рта у нее шел пар так, словно она задыхалась. – Ты садишься в полную ванну, и вода переливается через край. В чем тут открытие?

Лорен ее слова позабавили.

– То есть ты, Бев, сделала сейчас такое же открытие, как Архимед две тысячи лет назад?

Но та не унималась:

– Стив иногда заливает весь пол в ванной. Когда принимает душ. Как это у него получается? Вот тебе и тело, погруженное в жидкость! И шторки не снаружи, а внутри… – Беверли умолкла, окончательно запутавшись.

– Мы говорили о научных открытиях, Бев.

– В общем, я ничего неизвестного не обнаружила. Даже микробов…

Это уже перебор. Неудачно пошутила.

Именно микробы погубили их отца. Пусть их и называли более вычурно бактериями .

Семейство Маккларен находило только Лорен остроумной, даже когда она не давала повода. А вот когда Беверли позволяла себе пошутить, все дружно хмурились.

Если София выглядела честной школьницей, то Лорен была сардонической директрисой. Том выступал в роли босса, чей сарказм все находили забавным, если он не касался их лично. Ну а Вирджил был просто Вирджилом.

«Всегда ли мы были такими, – подумала София, – или мы играем эти роли, оказавшись вместе?»

В стиле школьницы-отличницы София объяснила всем, что открытие Архимеда позволило по-новому измерять объем тел. Это важно. А история про ванну – «Эврика!» – скорее всего, апокрифическая.

– Апокрифическая, апокалиптическая… делов-то!

Лорен грубо расхохоталась. Она явно перебрала.

– Я хочу сказать, какая, в жопу, разница. Серьезно.

Она заговорила на школьном жаргоне. Когда подростки бездумно чертыхаются, матерятся. Лорен одновременно притягивало и отталкивало то, какими малограмотными казались разговоры подростков между собой. Это же касалось идиотских эсэмэсок, которыми они обменивались. Даже самые умные. С тех пор как Лорен стала учительницей, а затем школьным администратором, она перешла на особый жаргон, грубоватый, одновременно забавляющий и пугающий. И все вдруг увидели в своей сестренке, когда-то такой заводной и веселой, вроде участницы марша, наступающей тебе на пятки, злую, отчаявшуюся тетку, отчего хотелось закрыть глаза.

– Упс! – выкрикнул Том, подхватывая Лорен, которая споткнулась в своих черных кожаных ботинках.

– Не распускайте руки! – хохотнула она, выдыхая порции теплого пара.

Все это время Вирджил шел отдельно, что было никак не связано с неодобрением или неприятием родни. Скорее с его возмутительной отрешенностью, как будто он тут совсем один.

Он вдруг поскакал большими прыжками вниз по склону к речке, вздувшейся после недавних дождей. Она вся искрилась в тусклом свете молодого месяца.

Все поглядели ему вслед. Чем он их так раздражал?