Эмма Клайн - Папуля

Джон и сам об этом думал однажды, на прогулке с Зеро. Посмотреть на него – страдалец, тащится на поводке, приминая бледно-розовым брюхом сырую траву; ужас берет при мысли, что люди творят с животными – делают их рабами своих прихотей, насильно держат в живых до Рождества. И детям, если вдуматься, на собаку плевать.

– Не в тягость, а в радость. – Сэм небрежно потрепал Зеро за ухом. – Ему хорошо.

– Полегче, Сэмми, полегче.

– Хватит, ему же больно! – возмутилась Хлоя.

– Ради бога, угомонись! – Сэм так качнулся на стуле, что тот жалобно скрипнул под ним.

– Ну вот, взял и разозлил собаку, – нахмурилась Хлоя. Зеро поплелся к замызганному креслу, служившему ему постелью, и улегся на подстилку из искусственного меха, поглядывая на них и вздрагивая.

– Он нас ненавидит, – сказала Саша. – Лютой ненавистью.

Каждый год под Рождество они смотрели один и тот же фильм. Джон откупорил бутылку красного и отнес в гостиную, ну и пусть никто уже не пьет, только он с Сашей. Линда сделала на плите попкорн, он чуть подгорел. Джон достал со дна миски несколько целых зернышек и перекатывал на языке, высасывая соль.

– Включаем, – сказал он. – Пора начинать.

– Все готовы? Где Саша?

Хлоя, сидя на полу, дернула плечом.

– С Эндрю разговаривает.

Открылась входная дверь, Саша зашла в гостиную заплаканная.

– Говорила же, начинайте без меня.

– Вот что, Саша, съездим-ка завтра, приоденем тебя, – предложила Линда. – Торговый центр открыт.

– Посмотрим, – отозвалась Саша. – Можно и съездить. – И растянулась рядом с Хлоей на ковре. Телефон подсвечивал ей лицо, пальцы так и бегали, набирая текст.

Джон и забыл, что фильм такой длинный, совсем не помнил начало – Флориду, побег с поезда. Один из актеров голубой, кто бы теперь сомневался! Генерал в отставке, гостиница, заснеженный Вермонт; Джон разомлел от удовольствия: гостеприимное Восточное побережье, где все здоровьем так и пышут. Почему они с Линдой не уехали из Калифорнии? Может, в этом и дело – растили детей в слишком мягком климате, где времена года все на одно лицо. Куда бы лучше им жилось где-нибудь в Вермонте, или в Нью-Гемпшире, или в одном из соседних штатов, где нет такой дороговизны; дети вступили бы в молодежную организацию, окончили бы двухгодичный колледж, привыкли бы к простой, скромной жизни – о такой он для них и мечтал.

Дети, когда были маленькие, любили такие фильмы – старые диснеевские: «Поллианна», «Один-единственный подлинно оригинальный семейный оркестр», «Самый счастливый миллионер». Фильмы, где отец как бог – когда он входит в комнату, дети его облепляют, виснут на шее, осыпают поцелуями, девочки визжат: «Ах, папочка!» – и в обморок чуть не падают. А лица какие у старых актеров! Фред Макмюррей, тот, что играл в «Музыканте». Или он его спутал с актером из сериала «Маленький домик в прериях»? – у них было подарочное издание, коробка с дисками, все серии пересмотрели. Там отец в каждой серии хоть раз да мелькнет без рубашки, а стрижка у него лесенкой, по моде семидесятых. Джон и книги те девочкам читал, когда они были маленькие, – и про домик в прериях, и про то, как один мальчик сбежал из дома в горы, и как другой мальчик сбежал из дома в лес, – как дети живут среди священной нетронутой природы, переходят вброд хрустальные ручьи, спят на ложе из веток и листвы.

На экране пел Дэнни Кей, танцевала блондинка в розовом – классные у нее ножки! – и Джон фальшиво подпевал, зная даже в темноте, по звяканью ошейника, что пес здесь, в комнате, – пусть кто-нибудь выведет пса, кто-то из ребят. Ведь ради них Зеро и продлили жизнь. Ради детей.

Джон задремал. Фильм кончился, но телевизор так и не выключили. В бокале ни капли вина, все ушли, бросили его. Свет выключен, но гирлянда снаружи дома мерцает, озаряя комнату странным, призрачным сиянием. Джон вдруг испугался: что-то не так. И застыл неподвижно с бокалом в руке. Этот страх был ему знаком с детства – бывало, лежит он внизу на двухъярусной кровати, сжавшись в комок, не в силах дохнуть от ужаса, и кажется, будто где-то рядом притаилась неведомая злая сила, подкрадывается к нему бесшумно. И на этот раз он подумал: вот она, явилась за ним наконец. Так он и знал.

Спину опять прихватило, а в комнате все тем временем встало на места: диван, ковер, телевизор. Все как обычно. Джон поднялся, поставил бокал на кофейный столик, включил свет в коридоре, на кухне и зашагал по лестнице на второй этаж, где все уже спали.

На другой день был сочельник. Джон с двумя кружками кофе поднялся в спальню. Утро выдалось ясное, туман почти рассеялся, но в спальне было сумрачно, по-старинному, будто до эпохи электричества. Для спальни Линда выбрала темные обои, темные шторы, кровать на четырех столбиках – впрочем, Джон даже не представлял, что бы он выбрал сам. На тумбочке с его стороны кровати – плетеный подносик с мелочью, ложка для обуви, совсем новая, в целлофане, пухлый сборник детективных рассказов. В стенном шкафу – разобранный тренажер, Джон по двадцать минут в день на нем висел вниз головой, спина болеть перестала, но Линда его гимнастике положила конец – мол, жуткое зрелище.

Линда села в постели – лицо помятое, ворот ночной рубашки перекручен. Взяла кружку, заморгала, ища очки.

– Саша уже встала, – сказал Джон.

– Бухтит?

Джон пожал плечами:

– Нет, все хорошо.

– Боюсь спускаться, вчера она так расстроилась из-за чемодана. Я и сама расстроилась.

– Да ну, все в порядке.

Так ли? Неизвестно. Саша лечится у психотерапевта – Джон об этом знает только потому, что страховку оплачивает Линда, а Саша до сих пор включена в план. Водили Сашу к психотерапевту и в школе – расцарапывала в кровь ноги то щипчиками, то маникюрными ножницами. Не помогло, только набралась новых слов, чтобы описывать, какие ужасные у нее родители.

Когда дети были маленькие, Линда уезжала один раз на неделю в Аризону, в санаторий на ранчо. Было это, кажется, после очередной черной полосы, когда она несколько раз его выставляла из дома или забирала детей и отправлялась к матери. Однажды вечером Саша – ей было тогда девять – пожаловалась на него в полицию. Те приехали, вернувшаяся Линда извинилась за ложный вызов, навела в доме порядок. Теперь на упреки Линды Джон отвечает: столько лет прошло, многое изменилось с тех пор. Из санатория Линда привезла книгу рецептов для здорового питания, где все блюда с манговым соусом, и рассказывала про медитацию в спортзале – как инструктор вызвал дух пса, любимца ее детства. И Джону она предложила тоже полечиться у психотерапевта – точнее, не предложила, а условие поставила.

Джона хватило на два сеанса. Врач ему выписал антидепрессанты и нормотимик, вручил распечатку с дыхательными упражнениями на случай приступа гнева. В первый же день приема таблеток ему хотелось горы свернуть, мысли сделались яркими, как цветная фольга, – он вымыл обе машины, вынес с чердака коробки со всяким хламом, решил вызвать мастеров, чтобы сделать там студию для Линды. Вылез из окна Хлоиной детской прочистить водосток, выгребал оттуда голыми руками мокрые листья и птичий помет, так что пальцы посинели от холода. Вытер щеку рукавом рубашки, а рукав мокрый. Все лицо мокрое. Хоть он и плакал, на душе было легко, как в тот раз, когда он еще школьником пробовал грибы в заповеднике Солт-Пойнт, – к горлу подкатила волна, из глаз хлынули слезы, изо рта – слюни. Он лег на черепичную крышу, подумал: а что, если скатиться вниз? И к какому выводу пришел? Низковато тут. Больше он таблетки не принимал.