Жан-Мишель Генассия - Земли обетованные

Мэтр Жильбер прождал своего клиента целый час, сидя в комнате адвокатов, и наконец потерял терпение. Охранник объявил ему, что Игорь не желает с ним встречаться, а заставить его невозможно. Мэтр Жильбер не понимал причины этого отказа и послал подзащитному записку, требуя объяснений; он писал, что удивлен его позицией, которая умаляет шансы на успех дела, и предлагал передать материалы другому адвокату, если клиент ему не доверяет. Но Игорь даже не стал ее читать. Жильбер позвонил Вернеру – ведь это именно он оплачивал его работу. Вернер был потрясен инертной позицией Игоря – похоже, тот решил не реагировать на обвинение, и его совершенно не интересовало будущее, отныне довольно-таки мрачное. Мэтр Жильбер заявил, что снимает с себя всякую ответственность за исход процесса: ему и без того трудно обеспечить защиту обвиняемого, даром что все шансы на его стороне, но при таком равнодушии подследственного к собственной судьбе можно опасаться самого худшего.

– Ваш друг никак не может понять, что речь идет о его голове!

По совету адвоката Вернер подал просьбу о свидании, и в конце недели следователь выдал разрешение на встречу.

Передавая пропуск охраннику, Вернер настойчиво попросил его: «Главное, скажите ему, что пришел его друг Вернер!» Он ждал Игоря в комнате свиданий и в первый момент даже не узнал его в человеке с бородой, испитым, бледным лицом и ввалившимися глазами; серый шерстяной костюм болтался на исхудавшем теле. Сев напротив посетителя, Игорь приложил ладонь к стеклянной перегородке, словно хотел дотронуться до него.

– Привет, Вернер, рад тебя видеть. Как дела?

– Что с тобой, Игорь? Тебя просто не узнать.

– Плохо сплю и аппетит потерял.

– Но ты должен действовать, нельзя же вот так плыть по течению!

Игорь кивнул. С минуту они сидели молча.

– Адвокат мне сказал, что ты признал себя виновным в смерти Саши.

– Нет! Но, по сути, это я его убил. Дал волю своему гневу, а должен был поговорить с ним, выслушать его, все ему простить. Если бы я протянул Саше руку помощи, он не покончил бы с собой.

– Так почему же ты не объяснил все это следователю? Он же считает тебя виновным в умышленном убийстве!

– А я и в самом деле виновен – значит, должен искупить свое преступление. И не важно, какие проступки совершил Саша, какие мечты и надежды сбили его с пути, – не мне его судить; я оказался по другую сторону баррикад и все-таки был небезупречен, я не внял его призыву о помощи, а значит, ничуть не лучше, чем он.

В молодости Вернер жил в Кельне и учился в семинарии, откуда вынес одну полезную способность – вести дискуссии, не раздражаясь, с невозмутимой улыбкой, которая побеждала самых несговорчивых собеседников. Вот и сейчас он подробно сформулировал тонкие различия между ответственностью и виновностью, попытался урезонить Игоря, побудить его защищаться. По мере того как он говорил, ему приходили на память давно забытые лекции по филологии; он потревожил тени своих любимых авторов – Канта и Макса Вебера, затронул тему зыбкости человеческого бытия, несостоятельности личного выбора, стал доказывать, что люди не должны нести ответственность за то, чего не совершали, объявил, что виновность в преступлении доказывается действием, а не намерением, но ни один из этих вполне логичных аргументов не поколебал убежденность Игоря в том, что его долг – искупить своей смертью гибель брата.

– Я помню, как ты говорил в Клубе тем, кто жаловался на жизнь: «Ты нам надоел со своими проблемами; пока ты жив – живи и пользуйся жизнью!» Неужели ты это забыл?

– Я был прав, но ведь я не жалуюсь.

– Ты вовсе не единственный, кто может себя упрекнуть в смерти Саши, – мы все его оттолкнули, никто его не пожалел, никто не простил ему преступные деяния на родине. Мы были не правы – это одна сторона дела. Но правосудие обвиняет тебя в убийстве, которого ты не совершал, – это совсем другое, и ты должен бороться за свое оправдание.

– В Клубе многие считают меня убийцей; следователь сказал, что Мишель винит меня в смерти Саши.

– Мишель?! Это неправда! Он уверен в твоей невиновности!

Франк готовился отплыть на грузовом корабле, который должен был увезти его на край света, а Поль все еще убеждал его, что он непременно должен написать Сесиль, ну хотя бы коротенькое прощальное письмецо. Но Франк отказался: да, он чувствовал себя виноватым, но не умел находить фразы, за которыми таилось бы нечто большее, чем обычные слова. Однако тут он вспомнил о записке, найденной в сумке несчастной женщины, бросившейся под поезд метро, и все же заставил себя набросать несколько слов на листке, вырванном из тетради. В тот день шел мелкий дождь, и роттердамский порт выглядел в этой влажной дымке не очень-то весело.

Поль и Франк стояли у трапа, лицом к лицу, понимая, что видятся последний раз в жизни, – «наверно, в последний», – думал один из них, «наверняка», – думал второй. Странное это было чувство, похожее на оплакивание живого человека, – и они никак не могли расстаться.

Поль достал бумажник, вынул из него конвертик с клевером-четырехлистником, подобранным на ледяной земле померанского концлагеря, и протянул его Франку.

– Держи, парень, это не бог весть что, но он принес мне удачу. Благодаря ему я выжил и вернулся к вам.

– Папа, только не говори мне, что веришь в эти глупости! Тебе просто повезло, да ты еще и умел ловчить, вот потому и выжил.

– Возможно, но одно другому не мешает. Возьми его все-таки, доставь мне удовольствие.

Франк понял, что сейчас не время препираться с единственным человеком в мире, который не бросил его в беде. Он изобразил благодарную улыбку, сунул клевер в кошелек, взбежал вверх по трапу и исчез из виду, а Поль еще долго гадал, почему сын даже не обнял его на прощанье.

По возвращении в Париж Поль вручил письмо Франка Мишелю, а тот передал его Сесиль; вскоре она исчезла. Потом все с ужасом узнали о гибели в Алжире ее брата Пьера, ставшего одной из последних жертв этой войны. Отъезд Франка положил начало распаду семьи. Полю пришлось выдержать яростную стычку с Элен, которая не могла простить ему того, что он оказал помощь «предателю семьи»; началась долгая, болезненная процедура развода. Поль ни о чем не жалел и уж, конечно, не раскаивался в том, что поддержал сына; ему и в голову не пришло, что безумные поступки Франка разрушили его брак и лишили прочного положения. Он пережил тяжелый период и преодолел его только благодаря моральной поддержке Мари. Чтобы сэкономить средства, они перебрались в провинциальный Бар-ле-Дюк, откуда она была родом, но затеянная там торговля электроприборами окончилась крахом. Поль был в отчаянии и уже начинал подумывать, не вернуться ли ему к профессии водопроводчика и газовщика, чтобы хоть как-то зарабатывать на жизнь.