Эйлин Гарвин - Музыка пчел

Каждый день Джейк сталкивался с опустевшими часами. Еще один день ожиданий. Еще один день ЛФК без намека на прогресс. Судя по постам в Инстаграме, его друзья живут своей жизнью. В почтовом ящике лежали электронные письма, которые ему не хватало смелости открыть. Джейк спал как можно дольше, чтобы убить время. Ему восемнадцать, и он убивает время. Отпущенный срок жизни превратился в тюремный срок. Он бы заплакал, но он уже этим занимался месяцами напролет, и это не помогло.

Какой-то недолгий миг он подумывал о самоубийстве. Однажды днем сидел перед винтовкой Эда, думал, как это можно провернуть. Его остановила только мысль о его матери и что с ней случится, если его затея с треском провалится, и он останется еще большим инвалидом, чем был. Ведь все равно, что бы ни случилось, он оставался самим собой, верно?

Он слушал музыку – Clash, Ramones, Dead Kennedys и все американские ска-группы – чем громче, тем лучше. Но к трубе он не мог прикоснутся. Та музыка была слишком дорога его сердцу. Только мысль о том, чтобы взять трубу, раздирала его на лохмотья. Футляр стоял в углу в его чересчур чистой комнате, пока однажды он больше не смог терпеть и запихнул его подальше в кладовку.

После этого он посмотрел в лицо своим ограниченным физическим возможностям. Да, он был бесконечно благодарен, что мог самостоятельно принимать душ и ванну, самостоятельно садиться и выбираться из коляски. Научился пользоваться катетером, чтобы опорожняться несколько раз в день. Следил за поведением своего желудка, чтобы избежать таких ситуаций, которые раскрыли бы слово «говнобурление» с новой стороны. Научиться пришлось многому и быстро, но, слава богу, он со всем справился. Воспоминания об унижении помогающих ему медсестер и его матери еще не изгладились из памяти.

Тем не менее список вещей, которые он больше не мог делать, был подавляющий. Джейк не мог водить машину – разве что какую-нибудь модифицированную, что само по себе уже недостижимая мечта – и даже запрыгнуть в пикап миссис Кац, не задумываясь о том, как это сделать. Никакого скейтбординга, а, значит, и в скейт-парк можно не заходить. Что ему делать – просить маму подвезти до хафпайпа? Простое передвижение по городу осталось в прошлом. Типа, как когда он пошел с мамой в аптеку после приема у врача. Одна мысль об этом вызывала у него тошноту. Яркие лампочки над головой светили в глаза, бестолковые стенды с всякой всячиной для Хэллоуина закрывали проезд между рядами. Он просто хотел купить себе завтрак, а колесо зацепилось за картонную тыкву с ухмылочкой, которая заслоняла проход. Какая-то старушка попыталась ему помочь, но сделала только хуже. Сказать, что это было унизительно – ничего не сказать. Он не знал, что сказать. Ему было всего восемнадцать, и у него не должны были быть наготове слова для такой ситуации.

После этого он не выходил из дома. Играл, игнорировал электронную почту и сообщения на телефоне. К тому моменту они приходили только от Ноя. Кац все еще писал пару раз в неделю, иногда даже позванивал, оставляя забавные сообщения на автоответчике, притворяясь кем-то другим. В последний раз это был продавец шотландского виски по имени Головняк Будунчиков. Они не говорили лицом к лицу с Сочельника. Ной заехал в гости с Селией Мартинез, но Джейк не смог даже выйти из комнаты. Он слышал их голоса в гостиной, когда они разговаривали с матерью, звук захлопывающейся двери, уезжающей ни с чем машины Ноя. Одному проще. Общаться со старым другом – слишком больно, особенно с его новой девушкой. Селия ничего, но теперь она воплощение того, что их жизни продолжали меняться, а его – нет. И что теперь? Вечный вопрос, на который нет ответа. Последний вопрос, с которым он засыпал ночью и первый вопрос, с которым он просыпался поутру: «Какого черта мне теперь делать?»

Пару раз он доставал свой блокнот, но его расстраивали зарисовки из прошлой жизни. Он попытался утешить себя тем, что все еще мог рисовать сидя. Но эта мысль так его разозлила, что он бросил блокнот через всю комнату.

Джейк стал качаться, чтобы хоть чем-то занять время, и на удивление почувствовал себя лучше. Когда на улице распогодилось, он пробовал самостоятельно выходить из дома, когда родители уходили на работу. Каждый раз он уходил все дальше и дальше, становился сильнее, пока у него не стало получаться делать как минимум два круга по саду. Движение снимает напряжение.

Во время последнего осмотра в Портленде, его невролог сказал, что результаты потрясающие.

– Друг мой, ты совершенно здоров, – сказал доктор Ганхайм, сидя за компьютером и заправив руку за пояс своих чиносов.

Только я ногами не могу пользоваться, так и хотел ответить Джейк.

– Вопросы?

Джейк был рад, что попросил маму не идти с ним в процедурный кабинет. Стесняться он не собирался, а сам доктор Ганхайм даже не удивился его вопросу. Почему восемнадцатилетний парень не будет думать о своем члене? К сожалению, у доктора Ганхайма не было точного ответа на этот вопрос.

– Весьма вероятно, что половая функция сохранится в какой-то степени, нужно подождать и посмотреть. Я запишу тебя к урологу через пару месяцев. Ты все еще на этапе исцеления, Джейк. Не забывай про терпение.

Терпение? Доктор Ганхайм – хороший врач, но в такие моменты хотелось треснуть ему чем-нибудь по башке.

Теперь его собственная башка болела и пульсировала. Он посмотрел в сад, туда, откуда начинался лес. Зеленый оттенок сумерек поглотил солнце. Венера ярко сияла на фоне первых блеклых звезд. Вечерний бриз подул с холма, принося с собой запах сосен. Взгляд Джейка переместился дальше. Он увидел перевернутую коляску. Рядом с ней человека, невысокую женщину в комбинезоне, на вид старше его матери. Она наклонилась и смотрела на него. Она выглядела взволнованной, но вздохнула с облегчением. Она напомнила Джейку о Чейни, когда тот принес ему черепаху в зубах – с нахмуренными от любопытства и озабоченности бровями, не понимая, что это за штука такая. Джейк почти рассмеялся, когда вспомнил этот инцидент. Женщина нахмурилась.

– Господи ты боже мой, пацан! Какого хрена ты тут делать собирался? Убиться хотел?