Алисса Наттинг - Созданы для любви

– Ладно, пап. Я в бар. Каждый отец только и ждет услышать от дочери: «Я в таверну, вернусь, когда ты давно ляжешь спать».

– Только ты должна уйди по-честному, – добавил он. – Выйти на пару минут, посидеть на крылечке и вернутся обратно – не вариант.

«Раскл» сдал назад с протяжным сигналом, затем развернулся, и новоиспеченная пара укатила в спальню.

– Знаю-знаю, – услышала Хейзел папин шепот, – я тоже думаю, что она тронулась.

Хейзел сняла ключи от дома с деревянной ключницы в форме таксы, которая висела у входной двери. Ключи болтались у собачки на животе как доильные стаканы, с помощью которых бедное животное можно было задоить до смерти. В больших приклеенных глазах застыла мольба о спасении от доительной кабалы. Ключ приятно лег в руку Хейзел, ей нравилось, что зубчики впиваются в ладонь, если сжать его покрепче.

Вход в Центр, как Байрон называл их домашний комплекс, открывался с помощью системы распознавания голоса и сетчатки глаза. Для некоторых комнат нужен был отпечаток пальца и код, а машины управлялись пультом дистанционного управления. Такие мелочи, как настоящие ключи, возвращали ее назад в прошлое, и казалось, что именно этого она и хотела больше всего на свете. Сбежать из мира будущего, где она жила с Байроном, от современного технического прогресса. Ей больше не хотелось иметь дела с тем, что Байрон и его приспешники называли бионической революцией, слишком часто оговариваясь и превращая ее – случайно ли? – в «байроническую».

Чем проще она будет жить, чем больше будет делать по старинке, тем сильнее отдалится от него – эта мысль вселяла надежду, что она снова может стать хозяйкой своей жизни.

Приходили и менее радостные мысли. На улице было душно, она вспотела, ей было не по себе и выглядела она действительно на троечку. Перспектива того, что прямо сейчас кто-то ее убьет, казалась еще мрачнее, чем раньше.

Хейзел была уверена, что впервые папино желание устроить отношения после смерти жены, проявилось несколько лет назад, когда он на эмоциях позвонил ей посреди ночи.

Звонок раздался почти в два часа.

– Хейзел! – завел он. – Хейзел! Хейзел! Хейзел!

Как будто только что выучил ее имя.

Едва выбравшись из глубокого сна, ее мозг не мог отличить панику от энтузиазма. Она решила, что у папы приступ.

– Я звоню в девять-один-один, пап – начала она, – и пошлю вертолет забрать тебя из больницы.

Больница, куда его должны увезти, была в двух часах езды от Центра, но там была вертолетная площадка, так что врачи Гоголя могли начать работу уже во время перелета в клинику при Центре. Клиника была современной до абсурда. Из невидимых колонок, разбросанных по всей территории, раздавалась успокаивающая, но в то же время оптимистичная музыка – эти звуки, казалось, действительно могли задержать саму смерть, так же как низкие частоты отпугивают некоторых насекомых и паразитов. «Я вот что скажу , – обращался к зрителям один из пациентов в рекламном видео; вроде, Байрон называл его нефтяным магнатом, – ты как будто отправляешься путешествовать во времени на тридцать лет вперед и попадаешь в клинику будущего. Два дня назад мне сделали четвертное шунтирование, и это была самая приятная процедура в моей жизни. Я бы с удовольствием повторил!»

– Хейзел, Хейзел! Хейзел! – продолжал отец, – никаких ЧП! В смысле, ЧП есть, но не в медицинском смысле. У меня тут случилось то, что люди искусства называют прозрением.

Тут на стене спальни возникли мерцающие красные неоновые буквы – реакция байроновского шлема для сна, который засек повышенный уровень стресса. «Разбудить Байрона?» – вопрошала надпись. Шлем не будил Байрона по умолчанию, если она просыпалась посреди ночи с бешеным пульсом, потому что в Центре ей снились одни только кошмары, и если бы Байрон просыпался каждый раз, когда она сидела на постели, панически хватая ртом воздух, ему бы никогда не удавалось выспаться. Поэтому шлем предоставлял выбор ей.

Она ни разу не захотела разбудить Байрона.

Хейзел провела двумя пальцами влево в воздухе, и вопрос исчез.

– Так ты в порядке, пап?

– Не то слово! Я хочу снова начать ходить на свидания! Мой приятель, который живет вниз по улице, оформил мне профиль на сайте знакомств.

Хейзел взглянула на спящего Байрона и ощутила укол зависти к престарелому отцу и его новым амурным приключениям. После того как Хейзел вышла замуж, ее склонность завидовать другим людям, в отличие от остальных чувств, не атрофировалась, а разрослась, причем до таких масштабов, что Хейзел могла бы отделиться от нее и с гордостью наблюдать с высоты, как за скаковой лошадью, лидирующей в забеге: «Вы не представляете, насколько быстро может бежать этот чудо-зверь!» У нее явно был талант к эмоциональному обнищанию. Она была в числе лидеров по этому параметру.

Хейзел старалась не смотреть на шлем Байрона, но он ее гипнотизировал. Струйки голубого света поднимались от шеи вверх по главной панели и, разветвляясь, стремились к макушке. Из-за темного стекла казалось, что Байрон – это незаконченный проект, личинка, и ей было страшно его будить. В ее кошмарах он снимал шлем, а под ним оказывалось неоформившееся лицо с торчащими наружу мышцами. Впрочем, разбудить Байрона случайно было бы непросто. Там, под шлемом, успокаивающее дельта-излучение влияло на его БДГ-фазу сна, помогая Байрону не проснуться; кроме того, шлем совсем не пропускал света. Хейзел предпочитала не надевать свой; он стоял на тумбочке на подставке и всю ночь маньячно на нее поглядывал. Когда она надевала шлем, это было похоже на репетицию смерти, слишком убедительную, на ее вкус. Поддаться было слишком легко – и это пугало. Обычный человек, надев шлем, засыпал меньше чем за две минуты. «Я не хочу быть настолько хорошим дублером, чтобы мне в итоге отдали роль», – сказала она Байрону, но у его гаджетов как обычно на все были ответы: спать под сенсорным куполом безопаснее всего, потому что он отслеживал жизненные показатели. Если пульс понижался слишком сильно, аварийная система пыталась тебя разбудить: если ты не реагировал, то сигнал тревоги вызывал врачей неотложной помощи. И даже несмотря на то, что Хейзел не надевала свой шлем, она все равно оставалась в безопасности – до тех пор, пока Байрон спал в своем: их модель, Омега, была настроена на семейный режим и мониторила всех живых существ в определенном радиусе. Если бы с Хейзел что-то случилось, шлем Байрона об этом бы узнал.

Папа сходил на три свидания с разными женщинами, но быстро сдался, так как все они начинали собираться домой, не проговорив с ним с ним и десяти минут. «У меня никогда особо не складывалось с общением» – сказал он Хейзел. Не поспоришь. Иногда на нее накатывало желание пожаловаться ему на свой брак, но сочувствовать он умел только в стиле спорткомментатора, речь которого из-за проблем с сигналом отстает от картинки. Если бы она сказала что-то вроде «Пап, кажется, я зря вышла замуж за Байрона», он бы, скорее всего, тут же заговорил о чем-нибудь другом, так что она подумала бы, что он ее не слушал или пропустил последнюю фразу мимо ушей, – ее бы это задело, но в то же время, ей стало бы легче. И как раз тогда, когда она расслабилась бы и начала выбирать тему поприятнее, он бы встрепенулся: «Вот как? Фигово тебе, да? Ох! Что ж! Держись» . Поэтому она решила отложить разговор до тех пор, пока молчать уже будет невозможно.