Юнас Хассен Кемири - Всё, чего я не помню

В первом письме мама извиняется, что долго не отвечала. Взвесив все за и против, я наконец решила, что не готова вам помочь. Человек я не публичный. Не привыкла давать интервью. Никогда не любила, чтобы мои слова записывали, мне неловко, даже когда дочь достает мобильный телефон, чтобы снять меня с внуком. Поэтому надеюсь, вы с пониманием отнесетесь к нашему отказу. Я пишу «нашему», поскольку это решение касается не только меня, но и сестры Самуэля, с которой, насколько мне известно, вы связывались. Мы пытаемся жить дальше. Оставить случившееся в прошлом. Удачи с книгой. Прощайте.

В следующий раз я встретился с Самуэлем только через три месяца. Я перестал общаться с Хамзой. То есть не совсем перестал, но больше не ходил с ним на дело. Не отвечал на звонки. Придумывал отговорки. Вместо этого я заводил будильник и рано утром по рабочим дням ехал в контору, чтобы вместе с напарниками провести день, таская комоды, шкафы-кровати и диваны. Первым делом коробки, затем подпереть все это двуспальными кроватями и в конце цветочные горшки, ковры и завернутые в пледы телевизоры.

Во втором письме мама пишет, что ценит мое нежелание сдаваться. Упрямство – хорошее качество. Так говорили в моем детстве. Все, кроме моей мамы, которая упрямо утверждала, что нисколько не упряма. Тем не менее я настаиваю на своем нежелании давать интервью. Не принимайте это на свой счет. Я вовсе не «боюсь, что нахлынут воспоминания». Ваши писательские качества тоже ни при чем. Хотя ваше творчество очень далеко от той литературы, которая мне близка, это не влияет на мое желание (снова) отказаться. Совершенно не важно, что меня не будут снимать. Стоит только подумать о том, что запишут мой голос, как я начинаю запинаться. Всю жизнь я говорю более складно, когда никто не слушает. Или когда слушает тот, кто меня знает. Поэтому я отказываюсь. Опять. Если вы хотите проверить конкретные факты, их можно обсудить по электронной почте. Всех благ.

Все шло своим чередом. Я изменил образ жизни. Теперь он больше соответствовал новой зарплате. Вместо поездок в центр я нашел «Спайси Хауз». Вместо покупки новых шмоток обходился старыми. Однажды нас отправили в район Накка перевезти вещи из одного коттеджа в другой, а расстояние между ними всего-то метров пятьдесят.

– Почему переезжаете? – спросил Лусиано.

– Уж точно не из-за налогов, – ответил мужчина, подписавший договор на почасовую оплату, и улыбнулся, будто удачно пошутил.

Мы вывозили имущество после смерти жильца на острове Лилла Эссинген. Помогали парню, который развелся с женой, упаковать вещи и перевезти их в тесную однушку у метро Торильдсплан.

В третьем письме мама пишет, что решила ответить на мои вопросы по пунктам:

1. Двадцать шесть. Должно было исполниться двадцать семь.

2. Довольно часто. Раз или два в день. Чаще звонила я, а иногда он мне.

3. Нет, не сказала бы, что знала Вандада. Скорее знала, кто это. Несколько раз мы встречались. Было заметно, что ему в жизни нелегко пришлось.

4. Да, разумеется, были и другие друзья. Или скорее шапочные знакомые. У Самуэля редко бывало больше двух близких друзей одновременно. И это делало его уязвимым.

Одна бабка переезжала из дорогущего Эстермальма [5] Эстермальм – дорогой и престижный район в центре Стокгольма. в район попроще, а жила она в огромной, как музей, квартире. Она была из тех клиентов, которые хотят все лишний раз завернуть в еще одно одеяло и упаковочную пленку. Пыльные зеркала были антикварными, а к обшарпанному комоду следовало относиться как к золотому слитку. Сначала мы выполняли ее указания, но через какое-то время это стало невозможно, и нам пришлось ускориться, чтобы весь процесс не растянулся на неделю. Мы упаковывали все в коробки, пытаясь работать как можно быстрее, время-то тикало, и когда приехали на новый адрес, лифт, описанный в заказе как «большой», оказался максимум метр на метр, да еще и с раздвижной решеткой, так что туда не влезли ни серванты, ни кровать, ни старый диван с резными деревянными цветами на подлокотниках.

Мама продолжает:

5. Лайде – первая, кого Самуэль представил мне как свою девушку. Они были вместе около года. Бурные отношения. Они часто ругались. Лайде выискивала в Самуэле недостатки. Самуэлю казалось, что ему перекрывают кислород. Думаю, после расставания оба вздохнули с облегчением.

6. Нет, я бы не стала описывать его как «скрытного». У всех свои секреты. Никто ведь не делится всем со всеми, разве нет? Более подходящее слово, пожалуй, «любознательный». Восторженный. И, наверное, слегка неугомонный.

7. Да. Вне всяких сомнений. Кто-то говорил другое?

8. Нет, это началось еще в детстве. В семь лет, вернувшись с детского праздника, он искренне удивлялся, что не может вспомнить вкус мороженого, которое ел несколько часов назад. И тогда ценность съеденного была уже не так велика. Теперь, когда я это пишу, я понимаю, что Самуэль может показаться гораздо более серьезным и философски настроенным ребенком, чем был на самом деле. В тот момент я видела в этом манипуляцию, чтобы получить очередное мороженое.

9. Среди моих родственников нет. Меланхоликом был отец Самуэля. Но все же не стоит заходить так далеко и называть это «депрессией».

10. Самуэлю было девять, а Саре одиннадцать. Это был тяжелый развод, очень сильно травмировавший их отца. В течение нескольких лет он лишь изредка общался с детьми. А потом и вовсе перестал.

11. Да. Я разговаривала с Самуэлем в последний день. Если хотите знать больше о том, что я помню, задавайте конкретные вопросы.

С наилучшими пожеланиями.

Время шло – три, четыре, пять, шесть часов. Мы старательно расставляли все по местам и в девять закончили. Под конец выгрузили торшеры, картинные рамы и маленькую коричневую табуретку из дерева. Я взял табуретку, поставил ее в прихожей и достал договор, где клиент должен был указать количество человек и отработанные часы. Бабка как раз собиралась подписать договор, когда ее взгляд упал на табуретку, и она издала такой звук, словно ей в живот всадили нож. Она приподняла табуретку, и тут я увидел, что на самом деле это детский стульчик для кормления, только уже без спинки. Марре побежал к фургону проверить, не осталась ли она там, но нашел только несколько досок, которые, возможно, и были спинкой, а бабка просто сидела и поглаживала стульчик, словно котенка. Богдан и Лусиано пытались сдержать смех и делали мне знаки, означавшие, что бабка выжила из ума. Мне нужна была только ее подпись, в конце концов я ее получил, мы запрыгнули в фургон и поехали обратно в контору. Тем вечером я думал об этой бабуле, как она сидит в квартире совсем одна с табуреткой, которая еще недавно была стульчиком. Не знаю, почему я запомнил именно ее.